Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора

«В первый год главной задачей было совладать с чувством безнадежности наших пациентов. Мы выяснили, что это чувство крайне заразно».

Ситуация выправилась, когда сотрудники клиники осознали, что истории пациентов вызывают у них эмоциональную перегрузку:

«По мере того как углублялся наш опыт, между нами и нашими пациентами начало развиваться естественное чувство привязанности, сдобренное юмором. Похоронная атмосфера была наконец разрушена – не только после того, как мы увидели, что часть наших пациентов начала восстанавливаться, но и в результате понимания, что от многих мы заражались безнадежностью»[477].

Эмоциональное отождествление с переживанием жертвы не единственное проявление травматического контрпереноса у терапевта. В своей роли свидетеля помогающий специалист оказывается вовлечен в конфликт между ней и абьюзером. Он постепенно идентифицируется не только с чувствами пострадавшей, но и с чувствами преступника. В то время как эмоции отождествления с жертвой могут быть крайне болезненными для терапевта, идентификация с преступником – куда более пугающее ощущение, поскольку представляет собой серьезное испытание для его идентичности неравнодушного человека.

Социальный работник Сара Хейли рассказывает о своей работе с ветеранами войн:

«Первая задача терапевта – противостоять собственным садистским чувствам, причем не только в отношении пациента, но и в плане собственного потенциала. Терапевт должен быть способен вообразить возможность того, что под действием крайнего физического и психического стресса или в атмосфере вседозволенности и подстрекательства он тоже вполне может совершить убийство»[478].

Идентификация с преступником способна принимать разные формы. Терапевт может поймать себя на том, что история пациента вызывает у него крайний скептицизм, может начать минимизировать или оправдывать насилие. Поведение человека, которому он оказывает психологическую помощь, может вызывать в нем чувства неприятия и отвращения. Он может крайне нетерпимо и критично относиться к пациенту, если тот не оправдывает его представления о том, как должна вести себя «правильная» жертва. Он может возмущаться беспомощностью пациента, презирать его за нее или поддаться параноидальному страху перед мстительной яростью. У него могут случаться моменты откровенной ненависти и желания избавиться от пациента. Наконец, терапевт может испытывать вуайеристский интерес, увлеченность и даже сексуальное возбуждение. Сексуализированный контрперенос – частое явление, особенно у терапевтов-мужчин, работающих с пациентками, которые подверглись сексуальному насилию[479].

Кристал отмечает, что встреча с травмированным пациентом вынуждает терапевтов примиряться со своей собственной способностью ко злу:

«То, чего мы не можем признать в себе, нам приходится отвергать и в других. Таким образом, дружелюбное, сострадательное отношение, которое человек считает наиболее полезным, может быть вытеснено гневом, отвращением, презрением, жалостью или стыдом. Терапевт, который вымещает свой гнев… демонстрирует этим симптом собственных трудностей, то же следует сказать и о терапевте, страдающем от депрессии, или том, кто начинает слишком оправдывать пациента или соблазнять его. Сказанное мною, разумеется, общеизвестно, но мы должны особенно бдительно относиться к этой проблеме, работая с людьми, пережившими тяжелый травмирующий опыт…в силу необыкновенно сильного воздействия историй их жизни»[480].