Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора

«Наше сотрудничество четко определяется как партнерство, для того чтобы избежать повторения утраты контроля, как при травме. Мы [терапевты] – люди, которые в этом разбираются, но на самом деле они [пациенты] знают об этом намного больше, так что это двустороннее соглашение. Кое в чем мы можем давать рекомендации, где-то служим проводниками».

Теренс Кин добавляет собственную метафору к основным правилам и целям терапевтических отношений:

«Начиная работать, я ощущал себя тренером. Дело в том, что у меня есть опыт игры в баскетбол, и я просто почувствовал: я – тренер, а это игра, и вот как надо в нее играть, и вот как надо действовать, и наша цель – победить. Я не говорю об этом пациентам, но у меня самого ощущение вот такое»[488].

Пациент приходит в терапевтические отношения с серьезно поврежденной способностью к уместному доверию. Поскольку доверие не присутствует с самого начала терапии, и терапевт, и пациент должны быть готовы к постоянным проверкам, разрывам и восстановлению терапевтических отношений. Вовлекаясь в них, человек, переживший травмирующий опыт, неизбежно снова испытывает страстную жажду спасения, которую ощущал во время травмы. Терапевт может тоже желать, сознательно или бессознательно, компенсировать пациенту чудовищные переживания, которые он перенес. Неизбежно появляются нереалистичные ожидания – и так же неизбежно рушатся. Яростная борьба, которая следует за разочарованием, может воспроизводить изначальную ситуацию насилия, усугубляя нанесенный ею вред[489].

Пристальное внимание к границам терапевтических отношений обеспечивает наилучшую защиту против чрезмерных неуправляемых реакций переноса и контрпереноса[490]. Надежные границы создают безопасную территорию, на которой может вестись работа по восстановлению. Терапевт соглашается быть доступным для пациента в четких, разумных и устраивающих обоих пределах. Границы терапии существуют ради блага и защиты обеих сторон и основаны на признании потребностей и терапевта, и пациента. Эти границы включают следующее: полное понимание, что терапевтический контракт исключает все прочие формы социальных отношений между их участниками; четкое определение частоты и продолжительности терапевтических сеансов; и четкие правила, регулирующие экстренные контакты вне регулярных запланированных сеансов.

Решения о границах принимаются исходя из того, способствуют ли они восстановлению у человека влиятельности в своей жизни и поддерживают ли хорошие рабочие отношения, а не радуют ли его или, наоборот, разочаровывают. Терапевт настаивает на четких границах не для того, чтобы контролировать, ущемлять или мучить своего собеседника. Напротив, терапевт с самого начала признает, что он – небезупречное человеческое существо со своими пределами, которому требуются определенные условия, чтобы оставаться вовлеченным в эти отношения, требующие большой эмоциональной отдачи. Как говорит об этом Патрисия Зиглер, терапевт с большим опытом работы с людьми с опытом травмы, «пациенты должны согласиться не сводить меня с ума. Я говорю им, что я тоже боюсь быть брошенной, – это общечеловеческое свойство. Я говорю, что вкладываюсь в это лечение, не брошу их сама и не хочу, чтобы они бросили меня. Я говорю им, что они должны проявлять ко мне уважение, не пугая меня до потери рассудка»[491].

Несмотря на все старания терапевта определить четкие границы, можно смело рассчитывать, что пациент найдет в них слабые места. Терапевты тоже обычно обнаруживают, что необходима известная степень гибкости; взаимно приемлемые границы создаются не по указке одной из сторон, а в результате процесса переговоров и могут со временем в какой-то мере развиваться. Одна пациентка рассказывает, как ей видится этот процесс: