Травма и исцеление. Последствия насилия – от абьюза до политического террора

На этом этапе выжившие не только стремятся к конфронтации с физической опасностью. Они также часто проводят переоценку характерных для себя копинговых стратегий в социальных ситуациях, возможно, не несущих открытой угрозы, но тем не менее враждебных или неявно принудительных. Они могут ставить под сомнение свои прежние воззрения, которые позволяли им мириться с одобряемым обществом насилием или эксплуатацией. Женщины сомневаются в традиционном принятии подчиненной роли. Мужчины сомневаются в традиционном соучастии в иерархии доминирования. Часто эти допущения и способы поведения были настолько глубоко укоренены, что действовали помимо сознания. Марди Горовиц, описывая третью стадию психотерапии с женщиной, пережившей изнасилование, показывает, как пациентка пришла к осознанию, что стереотипные женские установки и поведение подвергли ее риску:

«Одной из этих бессознательных установок до стрессового события была уверенность в том, что эротический подход – единственный способ добиться внимания, поскольку сама по себе она его ни капельки не заслуживает. Работая над осмыслением изнасилования, она начала осознавать это ущербное представление о себе и связанные с ним фантазии о спасении. Она сумела пересмотреть свои установки, включая автоматические и нереалистичные ожидания, что люди, занимающие доминирующую позицию, почувствуют вину за то, что эксплуатировали ее, и, движимые этим чувством вины, станут с ней заботливыми и нежными»[569].

Не будет лишним напомнить, что выжившая должна иметь возможность при желании изучать аспекты собственной личности или поведения, которые сделали ее уязвимой для эксплуатации, но лишь после того как будет со всей ясностью установлено, что за преступление несет ответственность преступник – и только он один. Честное исследование слабостей и ошибок травмированного человека может быть предпринято только в среде, которая защищает его от осуждения и пристыживания. В противном случае оно становится всего лишь еще одной практикой обвинения жертвы. Роберт Джей Лифтон в своей работе с ветеранами войны во Вьетнаме проводит четкое различие между деструктивностью самообвинения, которому мужчины подвергали себя в начале, и конструктивным самоизучением, которое впоследствии развивалось в среде их дискуссионного кружка:

«Я был поражен тем, какое значение эти мужчины… придавали ответственности и силе воли. Свободно критикуя армейское и политическое руководство, общественные институты, пропагандирующие милитаризм и войну, они неизменно возвращались к осуждению себя за то, что они сами добровольно в это ввязались… Они подчеркивали, что сделали это… по самым глупым причинам. Но при этом подразумевалось, что это они выбрали армию и войну, а не война и армия выбрали их. Однако нельзя было списать их самоосуждение исключительно на счет остаточного чувства вины; скорее, это было выражением усилий по углублению и расширению “я” до самых дальних пределов автономности»[570].

Распознав у себя навязанные обществом воззрения, сделавшие их уязвимыми к эксплуатации в прошлом, выжившие могут определить и источники продолжающегося социального давления, которое ограничивает их ролью жертвы в настоящем. Как они преодолевают собственные страхи и внутренние конфликты, так должны преодолеть и это внешнее давление; в противном случае они продолжат подвергаться символическим повторениям травмы в повседневной жизни. В то время как на первой стадии восстановления проблема враждебности социума решается в основном путем ухода в защищенную среду, на третьей стадии выжившие могут захотеть по собственной инициативе вступить в конфронтацию с другими. Именно в этот момент они готовы раскрыть свои секреты, бросить вызов безразличию или молчанию свидетелей и обвинить своих обидчиков.