Травоядный. Том I

Рихан развернулся и пошёл к выходу. Я смотрел ему в спину и думал: «Такие, как он, никогда так просто не сдаются. Если я поскорее не сбегу — он без сомнений убьёт меня, и Хавир нечего не сможет поделать». Он скрылся в тёмном проёме, а я вновь поднялся на ноги.

Мой противник уже почти не дёргался, испуская дух. И Хавир, казалось бы, заметил, куда я смотрю.

— Эй, чародей! — бросил он Кнуту, едва ли уже способному стоять на ногах от хмеля, — Он скоро сдохнет, займись!

— Он выживет? — спросил я, рассчитывая на отрицательный ответ, лишняя сила мне не помешает.

— Выживет, не волнуйся. Белые персики творят чудеса, — сказал он и схватил меня за запястья и потянул к краю арены, — Ну и чего заткнулись?! — спросил он у толпы, — Мой заяц победил! И я выиграл столько, что будет кощунственно не угостить вас всех!

Толпа одобрительно закричала! Застучала лапами о пол! В один миг они словно отошли от сна и вернулись в своё хмельное неистовство азарта! Кто-то начал выкрикивать поздравления, кто-то проклятья, некоторые скупо молчали, подсчитывая в уме, сколько они проиграли! Хавир поднял мою руку, обозначая несомненную победу! Затем провел через толпу к стене, и каждый пытался притронуться ко мне, словно я был кроличьей лапкой.

Я облокотился спиной о прохладный камень, а Хавир пошёл обратно в толпу продолжать пить и веселиться, пропивая свой выигрыш, только сказал напоследок:

«Приди в себя, через минут сорок тебя отведут в барак. Ты сегодня был хорош! Это тебе на всякий случай, — он положил рядом небольшой сверток, и я знал, что там мякоть белого персика, — Можешь о Рихане теперь не беспокоится, я с ним разберусь. Ни тебя, ни зайчиху он не тронет! Бывай!»

Я положил кусочек в рот, несколько кусков персика, и принялся жевать сквозь боль. Раны во рту, рассечения, начали затягиваться, как и некоторые внутренние повреждения. Я откинулся на спину, закрыв уши из-за окружающей какофонии звуков, и прислушался… Ничего. Декс молчал.

На арену вышли новые бойцы, но я не хотел смотреть на их бой, на сегодня достаточно. Я сполз по стене и лёг, отвернувшись лицом к стене. На меня тут же навалилась копившаяся днями усталость. Казалось, что сегодня я сбросил жутко давящий груз. По сути, для меня мало что изменилось, я всё так же в дерьме, и вонь его не слабеет. Но теперь, кажется, где-то вдалеке виднеется речушка, в которой я сумею отмыться, хотя, скорее всего, это сточная канава, но движение в одну из сторон — всё же какой-то прогресс.

Мысли ворочались лениво, стало быть, стоило продумать дальнейший план, но я не мог придать ему более явные черты, чем: «мы заваливаемся к чародею, он снимает кандалы, и мы даём стрекоча достойного нашего вида». А что я ещё мог? Действие персика отличались от того, когда я был просто уставший, теперь меня безумно клонило в сон, и в то же время безостановочная работа над восстановлением повреждений не давала мне сомкнуть глаза.

Я смотрел на стену, изрисованную высеченными сюжетами то ли обрядов, то ли празднеств. Хотя для всех язычников одно было всегда неотделимо от другого. На корявых, словно нарисованных рукой ребёнка, картинках изображались совсем не детские сцены: оргии, жертвоприношение животных и подобных им зверлингов, кровавые казни и великие пиры, что трудно было отличить от тех же оргий. Похоже, они умели развлекаться.

Веки медленно сходились, блуждая по рисункам, одновременно с истекающим действием персика. Один из рисунков до странного привлёк моё внимание. Россыпь звезд и луна, облака и комета. Без сомнений, они придавали таким явлениям сакральное значение, объясняя всё выходящее за рамки понимания как божественное вмешательство. Но в этот раз я испытывал нечто странное, смотря на выбитую каплю, похожую на слезу, идеально ровную, как её изображают на витражах. Цвета не было, но я отчего-то знал, что она ярко-синяя, как сапфир, но чище, кристально невинна. Чуждая среде бесконечного порока и грязи, изображенной ниже, она, казалось, возвышалась над всем и в то же время была началом всего этого.

«Меня… не отпускает ощущение, что я её уже видел… Только где? — подумал я, — Да хер с ней».

Обычно меня не тянуло на такие раздумья. Мир для меня прост — убей или умри. Смерть следует за каждым живым существом, и её стоит принять как данность, тогда проще и жить, и забрать жизнь.

«Тогда почему я так хочу жить? — подумал я, и веки окончательно сомкнулись».

Снов не было. Но было нечто иное. Беспросветная тьма и голубой отблеск вдалеке. В этом мире нечего не могло блестеть, тут не было огня или солнца, не было ничего светлого. Но оно блестело, безостановочно переливалось, я не пытался идти к этому блеску. Я знал, что не смогу дойти до него так же, как человек не способен достигнуть звёзд. Но и оторвать взгляда не мог. Точно… как от того рисунка.

Сквозь тишину я услышал отвратительный голос, наводящий ужас и щемящий сердце до боли.

«Убей или умри. Убей или умри. Убей или умри», — безостановочно повторял он, и с каждым словом сердце билось чаще, и боль становилась ярче, пока не стала бесконечным гулом, растворившимся в бесконечности.