Травоядный. Том I

Кто-то одобрительно свистнул с крыши, его зов подхватили остальные, толпа кричала и смеялась, хлопала в ладоши, выкрикивала: «Верно!», «Право силы! Право силы!», «Славься Дигор! Славься наместник Арис!», «Крим! КРИМ! КРИМ!». А Декс затих, смотря на мёртвое тело зверлинга, все невольники будто сжались, съежились. Каждый окончательно понял, что у него нет ничего, кроме жизни — жизни, которую могут отобрать в любую секунду. И отчаяние от сознания немыслимой силы детей Дигора заполнило каждое сердце потомков Наиры.

Но не Декса — его сердце, наоборот, забилось сильнее, словно чеканя каждый удар. Он расправил плечи, взгляд стал ясным, не замыленным слепой яростью. Подняв голову, он встретился взглядом с наместником.

«Нет! Отведи глаза! Опусти голову! Изобрази страх! Всё что угодно! Ты же погубишь себя! Нас обоих!» — кричал я, но голос мой в этот раз не достиг Декса, я ему был не нужен.

Наместник улыбнулся странно и чуть кивнул головой, и отвёл взгляд первым. Взмахнул рукой, призывая к тишине, и толпа повиновалась, а он заговорил вновь:

— Идите в храмы и славьте Дигора и братьев, сестёр его три дня! А после, как придёт ночь одна, и вторая, и третья — поднимите славные бокалы вина за доблестных предков, отвоевавших Широкий континент у язычников, тварей и полчищ врагов Единого! Три святых дня Рождения! И три доблестных дня Смерти!

Толпа вновь заликовала, но тут же стихла, следуя за жестом наместника, и он продолжил зажигательную речь:

— Ликуйте, вправе вы! По прошествии Дня Дигора, я отправлюсь в столицу — святой город Акрис! — воодушевлённо сказал наместник, и, казалось, щёки его запылали, а толпа едва ли не сходила с ума от восхищения.

«Стоп! Что-то не так… Они уж слишком бурно реагируют на его слова. Даже религиозные фанатики менее восторженные к своему гуру. А эти в каком-то… — что-то щелкнуло в мозгу, я прислушался к своим ощущениям. Было что-то знакомое, очень знакомое, тонкий сладкий аромат, — Ха… Вот оно как. Экстаз. Наркотический восторг. Иступленное повиновение».

— Там я представлю Валесийский край, стремительно возвышающийся город Иван-Дир и его жителей — славных воинов, ремесленников и мыслителей! – наместник замолчал и вознес руки к небу, и медленно опустил, и чем ниже — тем тише становилось вокруг, пока ладони не коснулись перил и вокруг воцарилась тишина. Долгая пауза нервно теребила воображение горожан и моё, я не мог представить, чего ещё ожидать, – Седьмой поход.

Два простых слова, тишину не нарушил никто, словно это было тяжким преступлением, но я чувствовал их возбуждение, яростный поток благословленного желания наживы и разрушения, убийств и славы.

Неожиданно наместник вновь посмотрел на меня. Я не мог прочесть мысли в его взгляде. Так же на меня смотрел отец. Точно так же я никогда не мог понять, о чём он думает.

— Десять невольников — десять возродившихся от греха предательства душ явят себя и отправятся со мной за океан, – восторженная тишина сменилась тишиной непонимания. Даже мне слова наместника казались неправильными, противоречащими природе этого мира и государства.

— Нет! — крикнули неловко из толпы.

— Так нельзя! — подхватил ещё кто-то.

— Они не заслужили такой чести!

Гнев народа нарастал, осторожность уходила на второй план. Толпа стремительно начала забывать, кого они восхваляли всеми фибрами несколько мгновений назад. На то она и толпа. Но наместник был спокоен, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он ждал, не просил их успокоится, не призывал к тишине, просто ждал.

«Они даже не знают, что находятся в его власти. Стоит лишь прекратить подкреплять недовольство, кормить эмоционального монстра, как всё быстро затихает. Любое стремление и желание растворяется, стоит ему оступиться, — раздумывая, я удивляюсь столь знакомым методам наместника, — Он не боится ни толпы, ни невольников. Одни погрязли в яме восхищения, стоит лишь бросить им кость похвалы; другие же — в пропасти отчаянья, и даже призрачного шанса на жизнь им достаточно, чтобы быть покорными. Это та сила, с помощью которой отец правил кланом, словно марионеточник, одного приласкает, другого обдаст ледяной водой — и каждый вожделел его внимания, жаждал признания, — неожиданно, словно озарение явилось мне».