Требуется влюбленное сердце

Лена внутренне сжалась – нет, она не особенно хотела откровенничать с Юлькой о своем возвращении к Никите, знала, что она не поймет. Да и кто бы понял… Но, кроме Воронковой, ей и обсудить-то это не с кем, а на душе опять неспокойно. Почему все, что связано с Никитой, приносит ей моральный дискомфорт? Она так хотела вернуть его, а вернув, снова мучается от неопределенности своего положения, своего места в его жизни, его истинных чувств к ней. Да, он вернулся – но изменилось ли что-то в ее жизни? Похоже, что нет. И она снова внутренне несчастна, как и прежде.

Юлька меж тем успела разогреть в кухне огромную пиццу, принесла миску с греческим салатом и кувшин морса.

– Что, откупорим винцо? – Она кивнула на бутылки, и Лена улыбнулась:

– Смотреть на него, что ли? Да и расслабиться бы не помешало, я здесь все дни как в мясорубке. Как ты выдерживаешь этот город – вообще не понимаю.

– Я почти привыкла. Много работаю, некогда в себе копаться, – разливая вино в бокалы, сказала Юлька.

– Неужели это все, что есть в твоей жизни здесь? Работа и ничего больше?

– А что еще? – делая глоток, пожала плечами подруга.

– Не знаю, поклонники хотя бы. Ты никогда еще не выглядела так восхитительно, тебе очень идет этот образ. Думаешь, я поверю, что никто не попытался тебе хоть свидание назначить?

Воронкова чуть улыбнулась, глядя через Ленино плечо в стену:

– Разумеется, пытались. И попытки продолжаются. Знаешь, в чем парадокс? Чем сильнее я не хочу, тем активнее и настойчивее предложения. Время от времени я встречаюсь с режиссером – так, ничего серьезного, кофе после смены, иногда ресторан или прогулка где-нибудь. Но я действительно ничего от него не хочу.

– Что – парень так безнадежен? Или женат?

– Умен, неплох собой, приятен в общении. Разведен, детей нет. Но что это меняет? Я не хочу отношений, понимаешь? Я пока не готова, наверное.

– Или человек не тот.

– Может, и не тот. Точно так же, как и рядом с тобой.

Эта фраза подруги заставила Лену вздрогнуть и расплескать вино на колени:

– Черт…

– Нервничаешь? – спокойно спросила Юлька, протягивая ей салфетку. – Значит, я права.

– Откуда… кто тебе сказал?

– А кто должен был? Если грешишь на Андрея, то зря – он не из тех, кто побежит жаловаться. Ты просто забыла, что я давно тебя знаю и отлично чувствую. Ты снова стала несчастной и подавленной, у тебя дрожат руки – я прекрасно помню, как ты выглядела, когда встречалась со своим Дядюшкой Ау. Не могу только понять, как именно ты смогла убедить его к тебе вернуться? На коленях ползала? Лобызала барскую руку?

– Юля, не надо, – попросила Лена, отворачиваясь. – Ты его плохо знаешь, он другой, не такой, каким ты его рисуешь себе. В этом есть моя вина – я, наверное, сгущала краски в своих рассказах. На самом деле Никита хороший, интересный, талантливый…

Воронкова фыркнула:

– Сама-то веришь? Я тоже читала статью о его выставке. И вот поверь – у меня нет причин сомневаться в словах человека, ее написавшего. Он часто работает с нашей студией и портретов лучше, чем снятые им, я не видела.

– Пусть так… Никита просто более тонко организован…

– Ага – дворянин же, как это я забыла?

– Прекрати! Иначе я уйду.

– Я не держу. Мне только непонятно: как ты ухитрилась оказаться настолько слабовольной, что позволила ему снова войти в твою жизнь?

Лена отставила бокал и, тяжело вздохнув, проговорила:

– Ты не знаешь, что такое нервный срыв и приемы у психиатра! Не знаешь, что такое горсти таблеток, отключающих тебе все эмоции, не знаешь, как ходить в таком состоянии на работу! А он пришел, увидел это – и вернулся ко мне, и все наладилось!

Юлька закрыла рукой лицо и покачала головой:

– Почему сделала ты – а стыдно мне?

– Ты ни в ком не нуждаешься, ты сама по себе! А мне нужен кто-то, кому я буду нужна, о ком я смогу заботиться! Я однажды даже фотографировала вместо него. Увидела, что он устал и злится, попросила отойти от камеры и сама сняла все, что осталось. Понимаешь, я для него что угодно могу сделать, мне же не трудно, а ему иной раз нужна помощь, только он не попросит, потому что гордый.

Воронкова убрала от лица руку и почти с жалостью посмотрела на скорчившуюся в кресле Лену: