Тремпиада

И когда этот зверь вынимает на ночь свои зубные протезы, он и впрямь превращается в доброго волшебника: и я понимаю того режиссера, что догадался снимать Винокура. Можешь себе представить, Мотя: Винокур. Устные рассказы. С Моше произошло то же, что ощутили несколькими годами раньше мы с тобой, но не удержали. Мы только притронулись, коснулись и — сошли. А он в этом — здесь и сейчас. И тащится, как утверждает, от самого процесса очищения письмом. Он написал очень сильные рассказы, как прощание с самим собой. И поклялся, как всегда сгоряча, что ничего из написанного больше никогда сам не опубликует. Хотя, при такой чистке себя, страдают, как правило, те, кто рядом. Пора отбирать у Винокура вторую часть твоей книжки. Ну, той, где тот был еще черт, и художник рисовал его с копытами. Вторая книга, изданная тобой, будет еще круче, потому что у этого Сатира выросли крылья. Ну что, нагулял львенок Мотя на аглицких лужайках бока? Пора и честь знать. Тем паче, зовет Винокур пожить небольшой коммуной, по типу ашрама. Как тебе, свободному человеку, эта идея?

А ПИСЕМ, гад, не дождешься!».

Вот такое письмо отправил я Матвею, в ответ на его интернетовский привет.

>

> Привет!

> Чавой–то ты неразговорчивый какой–то. Молчишь, понимаешь,

> как некошерная рыба по имени Простипома. Написал бы ты мне

> письмо — боЛшое и крЫсивое, да не печатными буквами в

> компЮтере, а собственной рученькой на бАмажке в конвертике

> по адресу

> Gorsedene Road

> Whitley Bay

> Tyne and Wear

> NE00 АAH

> А в письме бы написал, что не советуешь мне возвращаться в

> И. и почему.

> Пока все.

> Всем привет.

> Целую

>

Это все.

Но одно дело — это написать эпатажное письмо в ответ на Мотину просьбу, другое дело — если ему и впрямь нужна помощь в виде письма, которое он мог бы предъявить каким–то там английским ребятам, представляющим власть.

Со своей стороны я дал ему понять, что просто писать письмо не нахожу нужным. Но если ему необходимо такое письмо, то в качестве такового готов уступить ему любой свой рассказ.

«Мы с тобою литераторы, — написал я Матвею, и поступать соответственно должны. Я высылаю тебе роман, а ты уж сам решай, какие делать выводы».

Но посылать его обычным путем через израильскую и английскую таможни я не хотел. Не буди лихо, пока оно тихо. Тем более, что чувствовало мое любящее сердце: сегодня моя «Тремпиада» как никогда близко свела меня не только с Матвеем, но и со всеми моими друзьями, чьи лица и образы вновь и вновь возникают предо мною, как из того сна, ставшего предвестником ТРЕМПИАДЫ.

9. ВИНОКУР

Сам рав из Кирьят Шмоны предоставил мне тремп, любезно согласившись потесниться в своем авто. Наверное, водить машину он не любил и потому приглашал в дальние поездки своего подопечного. Теперь у него был свой личный шофер. Бывший водитель танковоза и тренер не одного поколения израильских боксеров. Такому можно было доверить не только машину. Впрочем, большего не требовалось, и Моше Винокур заглянул в мой кабинет, предложив прокатиться к нему.

— Я тут своего рава на пикник привез, так что часа полтора у нас есть, — сказал Моше и посмотрел на мой компьютер.

— А место в машине найдется? — несколько хитрил я, помня, что два неотложных дела у меня в Кацрине: очередь к стоматологу на удаление зуба и — свидание с собственной женой.

— Я думаю, все обойдется без проблем, — улыбался змеем–искусителем Моисей Зямович.

— Пойду тогда вырывать зуб! — решительно сказал я, тяжело вздыхая. Теперь я знал наверняка, что на свидание с женой не попадаю и что сообщить ей об этом никак не смогу.

Но по закону какого–то внутреннего жанра, я не имел права отказываться от путешествия, и я сел в машину рава.

Вот и теснимся мы с равом и его дочкой на заднем сиденье, потому что на переднем, рядом с водителем, сидит еще один тремпист, и я дышу ему в затылок, вернее — в кипу, непонятно как сидящую на его стриженой макушке.

В машине были все свои, и атмосфера была такой, как и положено ей быть после приятного пикника с шашлыками. Тем более, что происходило все на природе. А природа у нас на Голанах — воистину, божественная… Но когда я уселся рядом с равом, то невольно ощутил в нем настороженность. Это была все та же настороженность, что возникла тогда, когда после витиеватой езды по арабской деревне, мы оказались в Петиной прихожей, куда стекался весь криминал города как следует оттянуться. А тут, как выяснилось, на хвосте у них оказались два фраера: продюсер и писатель. Но если за того, в чистой рубашке и глаженых брюках мог подписаться Шай, то этого все равно было недостаточно, чтобы верить его рекомендациям на счет писателя.

Впрочем, я скоро отогнал эти мысли и был вознагражден состоянием уверенного покоя. С этим чувством я глядел в окно, и природа с таким же чувством заглядывала в меня, даря красоты своих пейзажей.