Трения

– Она спросила: «Что это за жалкую развалинуты с собой притащил?» А я ей ответил: «Он должен заменить мне отца». Да, гордиться мне было нечем.

До конца дня он на меня дулся.

Иногда я слышал, как он сам с собой разговаривает. Точно сумасшедший. Временами он падал с кресла – за тот день с ним это случилось трижды. Потом долго не мог влезть обратно: казалось, он штурмует вершину.

Я наблюдал за ним с веранды, сидя на солнце с книжкой, и чувствовал, что час его приближается. С каждым днем он выглядел все более жалким, и каждый день был хуже предыдущего.

Когда позвонила мать, небо было пунцовым и уже усеяно звездами. Венсан стоял у дома, ругался и грозил небу кулаком, в котором была зажата бутылка.

– Послушай сама, – предложил я матери, которая спросила, что там происходит. – Ты готова выдержать такое? Посмотрела бы ты на него сейчас. К нему даже подойти нельзя.

Она хотела знать, куда именно мы уехали, но я не стал уточнять, чтобы она нам не мешала.

– Зачем тебе знать? Тебе здесь все равно нечего делать. Тут просто конец света. Забудь эту пьянь, потому что его песенка спета, поверь мне. Ты же знаешь, я стараюсь ради твоего блага. Во всяком случае, я это знаю. Он тебе не муж, а мне не отец, и вбей это наконец себе в голову. По крайней мере, от этого небо нас избавило. Мама, ты хоть понимаешь: небо нас избавило от этого испытания, черт побери!

–  Мама? Давноты не называл меня мамой.

– Ты моя мать. Я могу называть тебя как мне вздумается.

Когда Венсан вернулся на веранду, я заканчивал разговор.

– Не хочу ее видеть, – глухо пробормотал он, упав на стул.

– Не очень-то мило с твоей стороны. Эта женщина в тебя поверила. Эта женщина тебя полюбила. С этой женщиной ты спал еще несколько дней назад. Может, забыл?

Видя, что это на него действует, я продолжал развивать тему.

Я даже сходил за зеркалом и заставил его посмотреть на себя.

Когда он пытался от меня убежать, я догонял его и поворачивал нож в ране. Стояла глубокая, тихая, влажная ночь. Он зашел по щиколотку в воду, и я смолк, ожидая, что вот сейчас он совершит непоправимое. Но он вдруг вернулся и сказал, что хочет с ней поговорить.

– Чего? Это в твоем-то состоянии? Ты же на ногах не стоишь. И что, интересно, ты ей скажешь? Иди проспись.

Но я все же набрал номер.

– Он хочет с тобой поговорить. Сейчас ты его услышишь, он в отличной форме.

Я протянул ему трубку.

– Лучше бы ты себе пулю в лоб пустил, – посоветовал я.

Не сводя с меня глаз, он прижал трубку к уху. Его рука дрожала, губы тоже. Я слышал в телефоне голос матери. Видел, как он качается и морщится. Слышал чавканье его промокших кожаных ботинок, уже не лиловых, а почти черных.

Но он так и не произнес ни слова.

На следующий день он сделал попытку побриться. Я объяснил ему, что щетина у него слишком длинная и что сначала надо подрезать ее ножницами. У него ничего получилось.

Немного подумав, я встал и молча сам взялся за дело. Несмотря на жару, какие-то придурки жарились в своих лодках посреди озера. Они со свистом забрасывали удочки в надежде поймать хоть что-то, хотя бы немного тишины и одиночества, пока на них снова не налетят женщины и дети. Местечко находилось всего-навсего в часе езды от города, даже меньше, но им этого вполне хватало. Когда я встречал их в деревне, вид у них был отрешенный, будто они напрочь забыли, кто они и откуда.

А мы с Венсаном даже не прикоснулись к роскошным снастям, которые я закупил для поездки. Мой отец никогда не водил меня на рыбалку, и я делал все эти покупки, как последний сентиментальный дурак, как блаженный, как одержимый. Всякий раз, как я приглашал Венсана порыбачить – в те моменты, когда он не блевал, не выхаркивал по кусочкам свою печень, не прятался от света в своей комнате, темной, как логовище красноглазого козла, когда не бил себя в отчаянии в грудь, – он с гримасой отвращения отказывался.

– Хуже тебе все равно не станет, – уговаривал я. – Хоть какое-то занятие, чем торчать здесь и слоняться из угла в угол. Раз уж мы все равно на озере, давай хоть попробуем.

Игра в карты тоже его не интересовала. К тому же я обнаружил, что он уже ничего в них не сечет, более того, в руках удержать не может. В качестве развлечения он смотрел одни и те же религиозные передачи или фильмы про животных, только быстро отключался. Тогда он обмякал, сползал на пол и валялся с открытыми глазами, ничего не видя вокруг.

– Когда я был мальчиком, отец водил меня на рыбалку, – сказал я.

Пока я укладывал бритву и ножницы на место, он рассматривал себя в зеркало.

– Ну что, глазам своим не веришь, – продолжал я. – Я понимаю, что ты должен чувствовать. Представляю, что творится у тебя в голове. Но никто тебе помочь уже не может.

Во второй половине дня я предпринял новую попытку:

– В общем, так, я все приготовил. Все снасти в лодке. Так что хватит ломаться. Поедешь со мной. Пиво в переносном холодильнике.

В тот момент, когда он наконец полез в лодку, заявилась Кароль.

– Я долго думала над тем, что ты мне в прошлый раз сказал, – объявила она серьезным тоном. – Думаю, это неуместная в данном случае гордость.