Тренировочные часы

— Анабелль? Ты спишь?

— Нет.

— Я тоже.

Очевидно.

Я чувствую, как прогибается матрас, когда она перекатывается ко мне. В ярком свете полной луны можно разглядеть тонкие черты ее лица, наклон носа и изогнутую линию подбородка. Изгиб ее губ. Легкий изгиб бровей.

— Я не знаю, что делать, Анабелль.

В комнате тихо, она собирается с мыслями.

— Я тоже, но... все будет хорошо.

— Как, черт возьми, ты можешь быть так спокойна?

— Я не спокойна, просто у меня было больше времени привыкнуть к этой мысли.

Я хочу протянуть руку и притянуть ее к себе, прикоснуться к ней, поцеловать и почувствовать теплое прикосновение ее тела к моему. Теперь, когда она забеременела от меня, я могу это сделать? Позволит ли она мне обнять ее или скажет, чтобы я пошел к черту?

— Жаль, что ты не познакомился с моей соседкой по комнате в эти выходные.

— Где она?

— Обычно она редко бывает дома, но в эти выходные ее дедушке исполнилось сто лет. Ее семья всего в нескольких часах езды, так что…

— Она думает, что я придурок?

— Нет. Она знает ситуацию.

Ситуация — вот как мы это сейчас называем?

— Хорошо. Я имею в виду, тебе не нужен дополнительный стресс от наличия друзей, которые думают, что ты безответственна из-за…

Я не могу произнести слово «беременна» вслух. Просто не могу.

— Мэдисон не сказала ничего осуждающего, насколько мне известно, и определенно не в лицо. Несколько моих друзей дома, в Массачусетсе... это совсем другая история. Помнишь, я училась в католическом колледже?

Я киваю в темноте, мысленно считая все случаи, когда использовал имя Господа всуе, только за последние несколько месяцев — сотни.

Тысячи.

— Я бы солгала, если бы сказала, что не потеряла из-за этого нескольких друзей. Это было тяжело. Моя соседка по комнате Саванна не хочет со мной разговаривать. Она назвала меня мошенницей.

— Что?

Ее голос спокоен.

— Так ее воспитывали, Эллиот, с верой в то, что мы должны беречь себя для брака. Прикосновения и секс для преданных отношений. Я скучаю по ней, но не виню ее. — Голос Анабелль олицетворяет терпение и понимание, и мне пришло в голову, что именно так она будет вести себя со своим ребенком.

Нашим ребенком.

Эта мысль скорее успокаивает.

Она меняет тему, тихо спрашивая:

— Когда ты собираешься рассказать родителям?

— Как-нибудь. Как бы дерьмово это ни звучало, я могу просто позвонить и сказать маме по телефону.

— Эллиот! Ты серьезно?

— Послушай, Анабелль, сначала я должен смириться с этой мыслью. К тому же, не хочу показаться бессердечным, не думаю, что они рассердятся из-за этого, не так, как твой отец. Я уверен, что они поймут.

— Как ты можешь быть уверен?

— У меня есть старшие сестры, и одна из них — Джилл — родила ребенка в школе. Я не помню, чтобы моя мама когда-либо кричала или плакала об этом. Я помню, что она была супер рассудительной, учитывая обстоятельства.

Моя мама — самая заботливая и тихая женщина, которую я когда-либо встречал, успокаивающая сила в напряженной жизни моего отца, а также в моей и моих сестер.

Когда я рос, мама стояла у кухонного стола, когда я входил в дверь после школы, всегда с приготовленной закуской и ужином в духовке.

Всегда.

Тошнотворно идиллическое, мое детство было проклятой картиной Нормана Рокуэлла о домашних обедах, отличных оценках и играх на нашей ухоженной лужайке.

Анабелль хмыкает.

— Каково это, когда родители расслаблены и отзывчивы? Мои настолько интенсивны и пугающе. Я боялась сказать им.

— Расскажи мне об этом. Что случилось?

— Ну, когда я сказала отцу, сезон еще не начался, я выбрала время, когда он будет менее напряжен. Я почти не спала, поэтому, когда пришла туда, выглядела полным дерьмом.

Пффф.

— В это трудно поверить.

— Очень мило с твоей стороны.— Ее рука находит мою в темноте и нежно гладит. — В любом случае, папа сразу заметил во мне разницу. Это его работа — быть наблюдательным, и он начал задавать мне все эти вопросы. Я убеждена, что он думал, что я на наркотиках.

— Почему?

— Все эти внезапные перемены. Вначале я была немного подавлена и хотела побыть одна. Похудела. Я не спала — это разрывало меня изнутри. А теперь... я знаю, что должна сделать, чтобы получить высшее образование, и я не дура. Я знаю, что это будет тяжело, но как мне пройти стажировку с ребенком? Кто меня наймет? Одна мысль об этом угнетает.

— Ты получишь стажировку, Анабелль. Кто не захочет тебя нанять?

— Если ты пытаешься польстить мне, это работает. Не хочу показаться занудой, но мне нужен был кто-то, кто помог бы мне почувствовать себя лучше. — В тусклом свете спальни я вижу ее белые зубы, проглядывающие сквозь улыбку.

— Не слишком ли рано для меня снова положить руку тебе на живот? — нежно спрашиваю я, решив воспользоваться улучшившимся настроением.

— Конечно, все в порядке. Она не брыкается, ничего такого.

— Она?

— АнаБин. — Она смеется. — Я не знаю, девочка ли это — мы узнаем только через двадцать недель, — но это прозвище, которое Рекс дал ребенку.

Я напрягаюсь, пытаясь игнорировать тот факт, что она использовала имя Гандерсона в отношении моего ребенка, и улыбаюсь, потому что имя чертовски милое.