Трепет

Для постстоличного Федора такая прогулка была обычным делом. При этом он прекрасно понимал, отчего горожане так недолюбливали пешие туры по родной земле: смотреть по сторонам было невесело, а в некоторых районах и небезопасно. На всем пути Федора сопровождали надоедливая мошкара, невеселые запахи и карагачи, в некоторых местах к ним присоединялись беспризорные дети и расшатанные взрослые, на площадях и около супермаркетов с колонок слушала матерную долбежку визгливая молодежь. Около парка Машиностроителей кому-то разбили голову – столпившиеся у лавочки мужики орали, а на асфальте блестели осколки то ли пивной бутылки, то ли черепной коробки пострадавшего. Проходившая мимо женщина завопила, что вызовет полицию, если они немедленно не прекратят безобразие, в это же мгновение откуда-то раскатисто залаяла собака, и Федор поспешил закупорить слуховые каналы наушниками и продолжил путь с песней, отметив вскоре, что к нему вернулась старая привычка поминутно оглядываться, дабы не пропустить нападение с тыла. Под Кавинского городские пейзажи заиграли новыми красками, но себя Федор так и не уговорил притвориться неуязвимым нео-нуарным боевиком, который войдет в клуб и научит распетушившийся молодняк уму разуму.

Так и не произошло: у «Неба», как и на всех слабо освещенных отрезках пути, Федор скинул наушники и обострил чувство тревоги, неожиданно выловив из глубин сознания самые колкие воспоминания, связанные с уличными боями юности, которые в основной массе успешно не состоялись по причине его малодушия. Однако на входе в клуб курили и вполне себе добродушно смеялись не сильно бритые пацаны, выряженные в спортивное, но не тусклое, с фасада мигала неоном свежая сиреневая вывеска без намеков на агрессию и боль, а на парковке выстроились не только тонированные девятки, но и всякие цветные короллы да оптимы, одарившие Федора надеждой, что жизнь в городе все-таки поднастроилась.

Грустнее стало уже внутри, когда Федор впервые за сутки попробовал на вкус течение времени. Создалось ощущение, что машины у клуба принадлежали обитателям близлежащих домов, а в самом «Небе» преимущественно собрались их дети, тайком повылазившие из окон, после того как якобы доделали домашку и отправились спать. Впрочем, по клубным меркам время еще было детское, поэтому Федор решил пристроиться за барной стойкой и подождать, пока в городе не объявится мафия. Ожидание было окрашено во все цвета блейзера, который Федор никогда не употреблял на тусовках пришкольного формата. Поесть по пути в «Небо» он не сообразил и теперь довольствовался фисташками, половину из которых было просто невозможно размуровать. Федору предложили кальян, но он решил, что выпивать и дымить в одиночку будет глупо, да к тому же почувствовал, как напиток из обошедшего стороной прошлого планомерно заволакивал подтаявший рассудок. Больше всего нервировал местный звукач, которому не сообщили о том, что запуск готовых плейлистов из кусочков трендовой жвачки максимально плохо соответствует стандартам небесного диджеинга. Некоторое время Федор стеснялся, но потом все-таки вернул в голову наушники и продолжил пить и вертеть ею, еще сильнее отрываясь от действительности.

Панорама мало-помалу смазывалась, и мозг фиксировал лишь отдельные кадры: девчонки отправились на танцпол, пацаны отправились поговорить, все посетители понемногу мутировали, и ночь уже перекрыла пути к отступлению на землю. Внутри Федора смешались цвета, и то же самое происходило снаружи. Аудитория клуба не становилась старше, но становилась взрослее, и некоторые сцены побуждали Федора отвернуться, однако сделать это было все труднее, потому что каждое смещение черепа относительно туловища вызывало тошноту и сопутствующую панику. Федор часто и глубоко дышал – здравый смысл готовился его покинуть, но Федор отчаянно цеплялся, пытаясь забраться на недосягаемую для дешевого алкоголя высоту пространных рассуждений о бесконечно вечном и прочих гранях подобия.