Трепет черных крыльев

На этот раз жертвой стала женщина — вдова пекаря Баруха Фукса, Ривка. Обстоятельства убийства были те же: ночь, перерезанное горло, изъязвленные губы.

Пекарня Ривки Фуксовой находилась совсем недалеко от его дома, на полпути от дома раввина Иегуды-Лёва, рядом с рынком. Ганс частенько покупал здесь свежий хлеб, медовый леках, праздничный традиционный пирог-тейглах, а под Пурим — столь же традиционные «Амановы уши» — треугольные пирожки с маком. Когда-то он знал и самого Баруха Фукса; была ему знакома и единственная дочь Фуксов — Ханна, четырнадцатилетняя кокетливая хохотушка, помогавшая матери в пекарне.

Придя на угол улиц Широкой и Пинкасовой, где в одноэтажном маленьком доме жила Ривка Фуксова с дочерью, Давид встретил здесь небольшую толпу, человек десять-пятнадцать соседей. Все были охвачены страхом.

Члены «Погребального братства» уже унесли тело несчастной, чтобы сегодня же предать его земле в соответствии с еврейскими обычаями. Гансу пришлось поторопиться, чтобы успеть осмотреть роковую рану.

Рана поразила его глубиной, а еще тем, что неровные края ее свидетельствовали о сильной зазубренности лезвия, почти как у полотна пилы. Давид Ганс содрогнулся, представив себе муки, которые испытывала жертва в последние минуты жизни. Жестокость преступника поражала.

В «Доме омовения», где члены «Погребального братства обмывали тела и готовили их к погребению, Давид Ганс поговорил с теми, кто участвовал в похоронах остальных жертв, и убедился в правоте Мордехая Майзеля. Все четверо — Авраам Эгер, Иосеф Лемелес, Шмиль Кафка и Ривка Фуксова — были убиты одинаковым способом. Всем четверым перерезали горло одним сильным ударом большого ножа.

— Будто шойхет[26] действовал, — сказал один из похоронщиков. — Одним ударом — и пищевод, и гортань.

Давид Ганс узнал еще об одной детали. Он не знал, важно это или нет, но отмечал все то, что говорило о сходстве четырех преступлений.

Тот же похоронщик, сказавший о резнике, сообщил Давиду о странной особенности: у всех жертв губы были изъязвлены так, словно на них попала какая-то едкая жидкость.

Разница между четырьмя случаями была лишь в том, что Шмиля Кафку преступник лишил жизни прямо на улице, а остальных — в их собственных домах.

Еще он узнал, что в дома жертв злоумышленник проникал легко, почти не оставляя следов. Давид Ганс пожалел, что не мог осмотреть места первых преступлений. Но, судя по рассказам свидетелей, максимум, на что можно было обратить внимание, — слабые царапины на стенах рядом с решетками окон. Царапины свидетельствовали, что убийца легко сдвигал решетку, а затем, очевидно, ставил ее на место.

Опросить родственников оказалось не таким уж легким делом. Близкие и знакомые погибших испытывали суеверный страх не только перед случившимися несчастьями, но и перед воспоминаниями и разговорами об этих ужасных событиях. Казалось, они панически боялись воспоминаниями накликать на собственные головы новые несчастья.

Выполнив поручение Высокого рабби, тщательно записав все, что увидел и слышал, вечером того же дня Давид Ганс пришел к раввину и принялся рассказывать, что ему удалось выяснить. Раввин слушал молча. На столе перед ним лежала грифельная доска. По мере рассказа Давида рабби Лёв заполнял черную матовую поверхность мелкими четкими записями.

Когда же Давид передал слова похоронщика о резнике и о том, что у Ривки Фуксовой одним ударом были рассечены и гортань, и пищевод, рабби Лёв оторвался от записей.

— Шойхет? — Лицо его потемнело. — Шхита… Боже мой, Давид, теперь понятно, что напоминают все эти убийства! Вспомни, какие поверья существуют в народе о смерти! Как она приходит! Ангел смерти распахивает свои крылья над умирающим. Вид его столь ужасен, что умирающий в ужасе открывает рот. Тут-то ангел капает ему в рот едкую желчь, а затем перерезает горло черным своим ножом. А предсмертные муки человек испытывает от зазубрин страшного ножа-халефа, которым ангел смерти перерезает горло грешника. Вот почему эти раны столь ужасны! Вот оно! Убийца мнит себя ангелом смерти, карающим грешников. Но за что?

Ганс молчал. Рабби Лёв некоторое время смотрел на него, словно ожидая ответа, затем вновь склонился над доской.

— Давид, подойди и посмотри, — хмуро сказал он наконец. — Четыре имени по краям — наши жертвы. Я соединил их линиями, чтобы понять, что общего между ними, кроме того, как был убит каждый.

Давид Ганс присмотрелся внимательнее. Возле каждого имени был написан адрес, род занятий, перечислялись члены семьи.

— Видишь? — Раввин постучал пальцем по центру доски. — Вот здесь — пустое место. Здесь должно быть написано, что их связывает. Я не могу понять, что именно. И пока мы это не узнаем, убийца останется безнаказанным. Но пока что, — повторил он, — пока что я не вижу связи. Ювелир. Купец-суконщик. Портной. Пекарша.

— Жаль вдову Фуксову, — огорченно сказал Давид Ганс. — Недавно только она праздновала обручение дочери.

— Ханны? — рассеянно спросил рабби, продолжая разглядывать вычерченную на грифельной доске схему. — Так она обручена?

— Да, обручение было два месяца назад.