Трепет

Она стянула с головы капюшон, взъерошила короткие волосы, выставила перед собой меч, прихватила яблоко эфеса левой рукой. Она девушка, и ей страшно.

Ей действительно стало страшно, когда воин, после того как Лава сбросила капюшон, повторил ее жест, да еще и стянул с лица желтоватый шарф. Это был даку. Безволосое, вытянутое, клыкастое лицо было почти мордой. И на этой морде кривилась холодная улыбка.

– Дура, – процедила сквозь зубы Лава и начала медленно пятиться.

Воин согнул колени и, переступая, двинулся за ней. Пять шагов. Четыре шага. Три шага. В глубине желтоватых глаз таилась насмешка. Сейчас…

Она не успела ни напасть сама, ни отбить удар противника, потому что противник вдруг скривился, захрипел и упал лицом в снег. Из его шеи торчал кинжал.

– Не время для игр, – раздался голос Литуса. – Это даку. С ним нельзя шутить. Хотя отвлекла ты его хорошо. Если бы не твоя разъяренная рожица, тебя бы уже не было. Мы с Сином могли бы не успеть справиться с остальными девятью.

– Ты убил его в спину! – прошипела Лава, тут только заметив, что и прочие степняки мертвы, и Син осматривает их трупы.

– Да, – спокойно ответил Литус. – Это уже не турнир. Это война. Кстати, помоги снять с него доспех. Будем считать, что это твой трофей. И чтобы я тебя без этой кольчужницы не видел! И это тоже война.

– Но самое смешное, – крикнул между тем Син приближавшейся к месту схватке Аве с детьми, – что на зеленом фоне у Хонора никакой не желтый зверь, а желтые цветы!

Глава 20 Ардуус

Ардуус лежал во мгле. Пурус знал, что город укрыт снегом, но, несмотря на полдень, и снег, и дома, и людей, все укутывала мгла. Оттепель накатила в самом начале зимы, и теперь утренние облака ползли и над головой, едва не чиркая серыми животами по шпилям Ардууса, и под ногами, скрадывая все, кроме коньков крыш и изломанных линий крепостных стен.

– Господин…

Рабыня выползла на заледеневшую площадку главного бастиона цитадели на коленях. На днях Пурус неожиданно для самого себя ткнул имперским мечом, который он гладил в руках беспрерывно, в живот верному немому слуге. Ткнул, а потом надавил, пронзая насквозь, и расхохотался, глядя на ненависть, которая вдруг блеснула в покорных глазах Умбры. Правильно сделал. Если ненависть выплеснулась, значит, где-то она таилась. Если дал убить себя, значит, плохим он был охранником, нечего и жалеть. И вот уже неделю вокруг короля суетились только женщины. Стражники стояли у основания цитадели и подниматься наверх не рисковали. Впрочем, Пурус и не хотел их видеть. Но без охраны вовсе оставаться было нельзя.

– Говори, – буркнул, положив ладонь на холодную рукоять имперского меча, Пурус.

– Как вы повелели, Ваше Императорское Величество, – голос рабыни выражал покорность и дрожал от неподдельного ужаса, – все, кто просил вашего внимания, в соответствии с вашим соизволением, прибыли. Все, кому вы потребовали явиться к вам, – здесь. Ваш сын, Его Светлейшее Высочество Болус. Зелус Ренисус – племянник короля Тигнума. Алкус Рудус – третий сын короля Хонора и он же младший брат герцога Хонора. Фелис Адорири – герцог Утиса. Энимал – Предстоятель Единого Храма. Фуртим Верти – младший брат короля Фиденты. Всего шесть посетителей, Ваше Императорское Величество. И все они ожидают вашего приема в разных покоях. Но… – голос женщины задрожал еще сильнее… – но вместе с Фуртимом Верти прибыли пятьдесят женщин. С оружием. Пока они заперты в карулке…

– И?.. – поморщился Пурус.

– И Алкус Рудус слегка пьян, – выдохнула рабыня.

– Софус? Русатос? – поинтересовался Пурус.

– Софус не вернулся в Ардуус, – прошептала рабыня. – Никаких известий о нем нет кроме того, что Тимор он покинул. Русатос пока в Тиморе.

– Отправь ему весть о том, что он должен все разузнать о Софусе, – процедил сквозь стиснутые зубы Пурус. – И о каждом, кто был и кто остается в Тиморе и Обстинаре. И добавь, чтобы он сделал главное. Непременно сделал.

– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество… – рабыня согнулась, почти уткнувшись головой в лед.

– Ну ладно, Тианта. – Пурус толкнул рабыню в затылок носком сапога, все-таки не просто так он оставил в живых единственную прежнюю игрушку. Мало того что никто не мог сравниться с ней гибкостью и живучестью, так и память у нее была на зависть. Ничего не забывала. Ничего и никогда. – Встань.