Трещина во времени

— Ну, тебе бы следовало называть Предмет Большим Боссом! — и тут Чарльз Уоллес хихикнул. Никогда в жизни Мэг не слышала такого зловещего хихиканья. — Иногда он сам называет себя Счастливым Мучителем.

— Не понимаю, что это значит, — Мэг безуспешно старалась скрыть свой ужас под напускной холодностью.

— Это значит Му-чи-тель, а не У-чи-тель! — процедил Чарльз Уоллес и снова захихикал. — Люди так часто путают слова!

— Ну и что, мне нет никакого дела до твоего Предмета, я вообще видеть его не желаю! — сердито заявила Мэг.

— Мэг! — непривычно монотонный голос Чарльза Уоллеса вдруг загремел прямо у нее в ушах. — Ты хоть когда-нибудь пытаешься думать? Как ты думаешь, почему у нас на Земле никогда не кончаются войны? Почему люди испуганы и недовольны? Все потому, что каждый живет своей, независимой отдельной жизнью! И я в самой простой и доступной для тебя форме пытаюсь объяснить, что было сделано с этими отдельными людьми на Камазоце! На Камазоце есть только ОДИН мозг. И этот мозг — Предмет! И благодаря этому все остальные могут жить спокойно и счастливо. А разные старые ведьмы вроде миссис Что-такое не хотят, чтобы мы тоже были счастливы на Земле.

— Она не ведьма! — взорвалась Мэг.

— Неужели?

— Вот именно, — пришел на помощь Кельвин. — И ты сам знаешь, что врешь! Это просто часть их попытки шутить. Чтобы не совсем унывать, когда кругом тьма.

— Точно. Когда кругом тьма! — подхватил Чарльз Уоллес. — Они стараются, чтобы мы по-прежнему страдали от неразберихи вместо того, чтобы подчиниться правильному порядку вещей!

— Нет! — выкрикнула Мэг, отчаянно тряся головой. — Да, Чарльз, пусть наш мир далек от совершенства, но он лучше, чем этот! Это не может быть выходом! Просто не может!

— Никто не страдает в этом мире, — монотонно бубнил Чарльз Уоллес. — Здесь все довольны жизнью.

— Но и никто не знает счастья, — решительно возразила Мэг. — Может быть, именно для этого и нужно испытать несчастье, чтобы понять, что значит быть счастливым. Кельвин, я хочу вернуться на Землю!

— Но мы же не можем бросить здесь Чарльза Уоллеса, — напомнил ей Кельвин, — и мы еще не нашли вашего папу! Ты сама это знаешь. Но ты права, Мэг, так же, как и миссис Что-такое. Это самое настоящее Зло.

Чарльз Уоллес качнул головой, и неодобрения и раздражения на его лице как ни бывало.

— Идем. Хватит терять время попусту, — он споро двинулся по очередному коридору, продолжая на ходу: — Что за горькая участь — вести существование низших, примитивных индивидуальных существ, — и выразительно зацыкал, его короткие ножки стали двигаться так быстро, что их уже невозможно было различить, и Мэг с Кельвином едва поспевали за ним бегом. — А ну-ка, взгляните, — Чарльз Уоллес взмахнул рукой, и вдруг они смогли заглянуть через ставшую прозрачной стену в новую камеру. Там был маленький мальчик, стучавший по мячу. Он делал это размеренно, в одном ритме, и казалось, будто стены его тесной камеры пульсируют, подчиняясь этому монотонному ритму. Но каждый раз, когда мяч ударялся об пол, у мальчика вырывался болезненный вскрик.

— Это же его мы встретили там, на улице, — испуганно воскликнул Кельвин. — Он еще не попадал в один ритм с соседями!

— Ага! — захихикал Чарльз Уоллес. — Иногда вдруг случаются такие вот небольшие отклонения, но их легко исправить. Сегодняшний урок напрочь отобьет у него охоту к отклонениям. А, вот мы и пришли.

Он отошел от камеры с мальчиком и снова взмахнул рукой, делая стену прозрачной. Перед ними открылась другая комната — или камера. В середине ее светилась большая прозрачная колонна, а в ней был заключен человек.

— ПАПА! — закричала Мэг что было сил.

Глава 9 Предмет

Мэг ринулась к человеку, заключенному в колонне, но то прозрачное окно, которое казалось входом, отбросило ее, словно пуленепробиваемое стекло.

Кельвин подхватил Мэг, не позволив ей упасть, и сказал:

— Теперь она только прозрачная, но непроницаемая.

Мэг было так плохо и тяжко, что она не в силах была отвечать. На миг ей даже стало страшно, что ее либо стошнит прямо здесь, либо она потеряет сознание. Чарльз Уоллес опять захихикал, и это был настолько не его смех, что Мэг стало легче: привычная вспышка ярости отогнала страх и горе. Потому что Чарльз Уоллес, ее собственный настоящий, любимый и дорогой Чарльз Уоллес, никогда не смеялся, если сестре было больно. Наоборот, он тут же старался крепко-крепко обнять ее за шею и прижаться мягкой щечкой к ее щеке, молчаливо утешая и поддерживая. Но смеяться над горем сестры — это было вполне в духе того демона, который поселился в облике Чарльза Уоллеса. Мэг отвернулась от него и снова посмотрела на человека в прозрачной колонне.