Трещина во времени

Чарльз Уоллес остановился и медленно поднял на Кельвина пустые холодные глаза. Кельвин отвечал на его взгляд, и Мэг физически ощутила, как он напрягся. Чарльз Уоллес заметно содрогнулся всем телом. На какую-то едва уловимую долю секунды его глаза что-то успели увидеть. Но тут же его тело скрутило, а потом он выпрямился и зашагал все той же рваной кукольной походкой.

— Так я и знал, — процедил малыш на ходу. — Учтите, если вы все еще надеетесь увидеть мистера Мурри, лучше ведите себя смирно, без всяких там шуточек!

— Ты что, всегда так зовешь своего папу — мистером Мурри? — тут же спросил Кельвин. Мэг видела, как его разозлила эта неудача — ведь чтобы освободить Чарльза Уоллеса, не хватило какой-то малости!

— Папу? А что это такое — папа? — Чарльз Уоллес передразнил его сердитый тон. — Не более чем очередное заблуждение. А ты, если тебе непременно требуется какой-то папа, мог бы обратиться к Предмету!

Вот, опять Предмет!

— А кто этот Предмет? — спросила Мэг.

— Всему свое время, — уклонился от ответа Чарльз Уоллес, — вы еще не готовы для контакта с Предметом. Прежде всего, я должен рассказать вам кое-что важное об этой прекрасной, просвещенной планете Камазоц, — его голос звучал размеренно и сухо, как лекция мистера Дженкинса. — Возможно, вы так и не поняли, что у нас на Камазоце решительно побеждены все болезни, все отклонения…

— «У нас»? — перебил Кельвин.

Но Чарльз продолжал как ни в чем не бывало. Впрочем, Мэг подумала, что брат действительно не услышал ни своей оговорки, ни вопроса Кельвина — он просто воспроизводил чью-то речь.

— У нас никому не позволено страдать. Добрее меры не придумаешь: просто исключить из общества всех больных! Никто не имеет никаких слабостей и таких отклонений, как сопливые носы. Вместо того, чтобы позволить им страдать от отклонений, их просто усыпляют.

— Усыпляют, чтобы лечить простуду, или усыпляют, чтобы убить? — громко спросил Кельвин.

— Убить — слишком примитивное слово! — пробубнил Чарльз Уоллес. — На Камазоце никто никого не убивает. Обо всех таких вещах заботится Предмет, — он вдруг остановился перед стеной и поднял руку. Через мгновение стена заколебалась, замерцала и стала прозрачной. Чарльз Уоллес шагнул сквозь нее, кивком позвал Мэг и Кельвина, и те двинулись следом за ним. Все трое оказались в тесной квадратной камере, излучавшей какой-то мутный и мертвенный свет. Мэг не могла отделаться от ощущения смутной угрозы, заключенной в идеальной правильности формы этой камеры. Как будто безупречно равные стены, пол и потолок в любую минуту могут сомкнуться и размозжить всех, кому хватило глупости оказаться внутри.

— Как ты это сделал? — спросил Кельвин у Чарльза Уоллеса.

— Что сделал?

— Сделал стену прозрачной… и прошел внутрь?

— Я всего лишь перераспределил атомы в пространстве, — небрежно пояснил Чарльз Уоллес. — Ты ведь учил в школе, что такое атомы?

— Конечно, но…

— Тогда даже твоих знаний достаточно, чтобы понять, что материя — не что-то твердое и незыблемое. И человек, например, ты, Кельвин, почти полностью состоит из пустот между атомами. А если составляющие тебя атомы сложить вместе, то получится тело не больше булавки. И это считается так называемым доказанным научным фактом, не так ли?

— Да, но…

— Так вот, я просто отодвинул атомы с дороги, и мы прошли сквозь пустоту между ними.

По тому, как у нее свело все внутри, Мэг поняла, что камера, в которую их завел Чарльз Уоллес, является лифтом, и теперь они буквально летят куда-то вверх. Ей стало страшно. Свет в лифте принял желтоватый оттенок, и теперь голубые глаза Чарльза Уоллеса стали казаться зелеными.

— А куда мы двигаемся? — Кельвин облизал пересохшие от волнения губы.

— Вверх, — тем же менторским тоном просветил их Чарльз Уоллес. — Мы на Камазоце всем всегда довольны, потому что все одинаковые. Проблемы рождаются из-за различий между людьми. Ведь ты и сама это знаешь, дражайшая сестрица?

— Нет, — упрямо ответила Мэг.

— Еще как знаешь. Дома у тебя была отличная возможность проверить это на собственном опыте. И ты знаешь, почему тебе было так плохо в школе. Из-за того, что ты отличалась от других.

— Я отличаюсь от других, и я доволен! — вмешался Кельвин.

— Но ты же сам рассказывал, как притворяешься, будто не отличаешься от них!

— Но я отличаюсь, и мне нравится быть другим! — со странным упорством повторил Кельвин.

— А я, даже если и не очень радовалась своим отличиям, — сказала Мэг, — вовсе не желала быть такой же, как все!

И тут, повинуясь взмаху руки Чарльза Уоллеса, лифт замедлил ход, и одна из стен растворилась. Чарльз вышел из кабины, и Мэг с Кельвином шагнули за ним. Кельвин оказался последним, и едва он прошел сквозь стену, она восстановилась без малейших следов изменений.

— Ты что, хотел, чтобы Кельвин там застрял? — испугалась Мэг.

— Нет, я только хочу научить вас не хлопать ушами. И имейте в виду: любое неповиновение — и будете иметь дело с самим Предметом!

Мэг видела, как это слово соскользнуло с губ Чарльза Уоллеса: как будто он сплюнул что-то мерзкое и ядовитое.

— Так что же это за Предмет? — спросила она.