Трещины и гвозди

Когда слезы заканчиваются, она только беспомощно открывает рот и тихо всхлипывает, а легкие сводит судорогой. В ней не остается ни воздуха, ни сил. Ничего.

И Адрия идет на дно.

Глава 42

Мартин

– Я не верю тебе, – едва слышно произносит Адрия, и Мартину, чтобы разобрать слова, приходится склониться ниже, к ее подбородку, к ее губам, которые высказали ему однажды уже так много.

Он нависает над Адрией тенью, проклятьем или спасением – Мартин не знает сам. Но он закрывает ее от палящего солнца, закрывает от мира, прижимая к себе, хоть и понимает, что не достоин этого. Был ли он вообще когда-нибудь достоин того, что имел?

– Я знаю.

Адрия, слезы которой давно иссякли и которая уже пусто всхлипывает последние десять минут, молчит.

Мартину требуется невероятная смелость, чтобы вновь заговорить самому, сказать нечто большее, как он был способен сказать многие месяцы назад, когда все еще не начало сыпаться. Но тогда его слова ничего не значили – цветастые фантики, за которыми пустота. Теперь Лайл видит пустоту в Адрии, и эта пустота пугает его до самой глубины. Неужели так все и закончится? Ничем.

Мартин прикрывает веки, потому что заглянуть правде в глаза слишком сложно.

– Я знаю, что ты не веришь мне, и у тебя нет поводов, чтобы верить мне, – он медленно поднимает на Адрию взгляд. – Я знаю, что ты презираешь меня и что ты не обязана слушать меня. Я знаю, что не должен быть здесь.

Роудс, сидя на земле, устало пожимает плечами и отстраняется, облокачиваясь на колесо пикапа. Она выглядит такой измученной и такой сломленной, когда выскальзывает из его рук, точно и не замечает этих рук вовсе. Мартин чувствует себя паршиво.

Он знает, что должен чувствовать себя паршиво.

– Но я прошу тебя выслушать. Пожалуйста, – жалобно, почти жалко произносит Лайл.

Адрия смотрит на него все так же безжизненно и кивает в немом согласии, которое ничего не значит. Не гарантирует, что она не уйдет в дом, хлопнув дверью, что не заставит его замолчать в презрении уже другим взглядом. Мартин лишь надеется, что сможет оживить все слова, затаенные внутри, прежде чем сломается сам. Но у них нет никаких гарантий – потерянными, испуганными детьми они плетутся во мраке, не зная, за каким углом окажется хищный зверь. Но когда зверь окажется внутри тебя, он потребует крови – расплаты. И когда ты очнешься, будет поздно осознавать, что натворил зверь, потому что твои руки уже в крови.

Мартин садится на землю перед Адрией и горько усмехается:

– Я поступил с тобой ужасно. Я струсил, испугался, что они поверят тебе, и не придумал ничего лучше. Не проходило и дня, чтобы я не думал о твоих словах. О том, что ты права. Ты была права с самого начала. Я трус. И клянусь тебе, я сожалею о том, что сделал.

Адрия продолжает смотреть на него пустым взглядом, но ее рот медленно открывается, и где-то на дне легких рождаются звуки:

– Они бы не поверили мне. Я – никто.

Мартин мучительно морщится. Ему не почувствовать всей той боли, что принадлежит Адрии, но он чувствует боль за нее, и эта боль затягивается на нем удавкой.

– Это неправда. Ты сильнее любого из них, ты сильнее их вместе. – Он пытается заглянуть в ее глаза, но Адрия уже отводит взгляд. – Они такие же трусы, как и я. Они боятся, что их грязные секреты вылезут наружу. Они боятся тебя, потому что ты непредсказуема, свободна, потому что они не знают, чего от тебя ожидать.

Адрия цепляется за его слова, неуютно жмется и, как непонимающий ребенок, смотрит на него со слезами на глазах:

– Свободна?

Мартин понимает, что допустил ошибку.

Он позволяет себе прикоснуться к ее рукам, еще одно прикосновение, которое останется для Адрии незамеченным, но так важно Мартину – установить связь, которая может быть не только циничной или порочной. Почувствовать, что он способен на что-то кроме.

– Мы решим это, – он слышит собственный голос где-то далеко во мраке, но идет на него, как на спасительный огонек. – Ты можешь не верить мне, но мы решим это.

Роудс с видимым усилием усмехается.

Усмешка, которая ранит Мартина, но которую он заслужил.

Сопротивление, которое Лайл никогда не пытался преодолеть, даже когда родной отец называл его жалким. Но если Мартин хочет помочь Адрии и доказать, что сожалеет по-настоящему, ему больше нельзя оставаться жалким. Вот в чем парадокс.

– Чарли ищет адвоката, – продолжает Мартин. – Он явно сомневается, что никто не изменит показания. Он намекает каждому, кто был там, что заложит всех, если они расскажут правду.

– И он заложит, – безразлично произносит Адрия.

– Да, поэтому рассчитывать на них бессмысленно. Но… Адрия, – он набирается духу, пытаясь подобрать правильные слова, – я приехал из полицейского участка. Я дал показания.

Адрия несколько секунд пялится в пустоту, не поднимая головы, а потом внезапно оборачивается к нему:

– Ты сделал что?

– Я дал показания, что Чарли притащил таблетки в мой дом и я знал об этом с самого начала.

Адрия молчит, непонимающе глядя на парня, точно не совсем понимает смысл сказанного.