Трещины и гвозди

Еще прежде чем Адрия отворяет дверь дома, она слышит, как знакомые грозные голоса сотрясают стены ранчо. Привычное запустение и тишина, не считая нервного собачьего лая, сменяются грязными ругательствами и проклятиями. Кричит в основном Аманда:

– Черт бы тебя побрал! – Тетя не сдерживается в эмоциях, и ее голос буквально звенит: – Ты можешь сделать хоть что-то?!

– Я сделал достаточно. – Адам не так эмоционален, пусть и говорит гораздо громче обычного. – Отсидится, поймет больше. Может, и ты поймешь.

Адрия догадывается, что разговор о ней, но все же раскрывает входную дверь, не имея ни достаточного количества сил, ни желания выслушивать все это дальше, оставаясь сторонним наблюдателем. В конце коридора Аманда грозно нависает над кухонным столом, упираясь в него ладонями, а Адам облокачивается на стену, сложив руки на груди.

Они замечают ее не сразу, поэтому Аманда вновь скалится родному брату в ответ:

– Такого ты ей желаешь? Не заметила, чтобы ты что-то понял, когда вышел! Много тебе это дало?!

– Я, по крайней мере, не прохлаждался здесь все это время, строя из себя мать Терезу.

Адрия не видит лица отца, но слышит в его голосе острое пренебрежение, которое задевает и режет ее где-то внутри. Но слишком вымотанная этим днем, допросами детектива и своими эмоциями, она лишь шагает вперед, из полутьмы коридора ступая в свет кухни. Аманда собирается высказать что-то еще, но замечает за спиной Адама племянницу и меняется в лице.

Адрия встречает ее взгляд вымученным кивком, который больше выглядит так, будто на пару мгновений ей становится невыносимо тяжело держать собственную голову, и та резко падает вниз. Не дожидаясь слов ни тети, ни отца, она заговаривает первой, желая прервать бессмысленные баталии:

– Я была в полиции, – тихо звучит ее голос. – Рассказала им… Всякое. И Мартин рассказал.

Не особо задумываясь, говорит ли о чем-то Адаму или Аманде это имя, она продолжает:

– Они будут проверять все обстоятельства. Все, что произошло ранее. Соцсети, то видео и все, – Адрия устало вздыхает, – прочее.

Аманда изучает племянницу растерянным взглядом, а Адам оборачивается, по своему обыкновению глядя будто бы сквозь нее. Если эмоции тети написаны у нее на лице черным по белому, то понять, что в этот момент думает Адам Роудс, та еще задача. Но Адрия даже не пытается ее решить, она неловко пожимает плечами, как бы оканчивая свою речь беззвучной фразой: «Как-то так».

– Ты сотрудничаешь с копами?

Его вопрос звучит будто бы вырванным из совсем других обстоятельств, других условий, в которых над его дочерью не нависает угроза уголовного преследования. Словно это вопрос о том, болеет Адрия за одну футбольную команду или другую.

Адри резко хмыкает на выдохе. Адаму вновь удается полоснуть где-то глубоко внутри нее, но теперь эта боль кажется такой далекой и ненастоящей, что даже не заслуживает внимания. Фантомная боль от несуществующей конечности, которой ее давно лишили. Или, скорее, ее никогда и не было.

Аманда гневно вскрикивает на брата:

– Не смей качать здесь свои тюремные правила! Адрия права!

– Она выставляет себя на посмешище, – рычит Адам Роудс, вновь обращаясь к сестре, будто Адри в этой комнате и вовсе нет.

– Она защищает себя! Это то, чего не можешь и не будешь делать ты!

– Я не защищаю тех, кто не может защитить себя сам, – холодно отрезает он.

– Ты вообще ничего не делаешь, – точно бешеная кошка, Аманда вся напрягается, шипит слова, а затем надвигается на Адама. – Только и прячешься в своей псарне, а потом приходишь сюда учить нас жизни, черт тебя дери! Если не можешь и не собираешься сделать хоть что-то, хотя бы не мешай!

Несколько долгих секунд они сверлят друг друга взглядами. Аманда щерится, застывая в метре от брата. Адрия так и стоит посреди коридора, безмолвно глядя на разворачивающуюся сцену.

Наконец Адам отвечает:

– Ранчо я не продам. Можешь возиться с Адрией сколько тебе вздумается, нянчиться, играть в дочки-матери. Но я и не подумаю раскошеливаться только из-за того, что она вляпалась в проблемы.

– Пошел ты, – шипит Аманда. И Адам, слабо качнув головой, действительно уходит. Аманда с Адрией наблюдают, как он отталкивается от стены, не удостаивая дочь и взглядом, а затем уходит в гостиную и под скрип половиц неспешно скрывается на втором этаже.

Аманда резко опускается на кухонный стол, точно надламывается какая-то ее внутренняя опора, но не желая показывать этого, она скрывает лицо за ладонями.

Адрия так и не шевелится, пытаясь нащупать внутри собственные реакции, чувства или эмоции в ответ на слова Адама, но не находит ничего. Только пустота звенит внутри, и на этот раз эта пустота кажется не выжженной и безжизненной, а умиротворяющей. Как в тихой комнате, где никого нет и ничего не происходит, так и в отношении отца в душе Адрии безупречно тихо. Ни страха, ни сожаления, ни обиды или даже злости – все будто бы вымыло еще раньше, и теперь впервые Адрия глядит на бесконечное ничто, пытаясь осознать его объем и суть.