Трещины и гвозди

Но Адрия не думает о том, почему он такой, где его жизнь свернула не туда и что за поганое чувство питает его презрение. Она думает лишь о том, как посильнее замахнуться.

– Это никчемная забота, – рычит она. – А из тебя никчемный отец!

Получается не больно. Совсем нелепо. Ее обвинение, как бумажный волчок, неловко крутится несколько секунд в воздухе, пока Адрия осознает свое бессилие. Даже если она может противостоять десяткам самоуверенных кретинов в школе, ей нечего ответить собственному отцу. Это ранит больше всего. Он наседает на нее, протягивает руку, требуя вцепиться покрепче, как исправная бойцовская собака, но Адрия не может. Ей не прокусить толстую броню, не разодрать все его обвинения в клочья.

Ей просто нечего сказать.

Может быть, потому что он прав?

Адри закусывает губу до боли, до первых капель крови, проступающих сквозь тонкую кожу. Никакая боль не способна ее отвлечь, не может унести прочь от этого места. Она бы рада чувствовать только то, как ноет нога, как саднит кожа ладоней от загнанных поглубже ногтей, как алая влага на губах мешается со слюной. Но Адрия чувствует больше и презирает себя за это.

Адам глядит на нее молча, изучая тонкий силуэт в коридоре, подсвеченный луной.

Его насмешливый тон отражается эхом от стен:

– И что прикажешь с этим делать?

Вне себя от ярости, она шипит:

– Не лезь в мою жизнь.

Адам оценивает предложение пару секунд, медлит, хмыкает, а потом продолжает все так же обыденно:

– Пока ты живешь в моем доме, твоя жизнь касается и меня. И ты будешь соблюдать правила этого дома.

Он поднимается со стула, и Адрия содрогается всем телом. Инстинктивный, животный страх въедается все глубже по мере того, как высокая поджарая фигура угрожающе приближается к ней.

Адри испуганно отшатывается назад.

Еще ни разу Адам Роудс не поднимал на нее руку, но, глядя на него, интуиция диктует держаться подальше, чтобы не провоцировать одним своим видом. Ведь чего ожидать от бойцовского пса, выброшенного на помойку? Чего ждать от человека, отсидевшего за решеткой пятнадцать лет?

Она знает, что отец способен уничтожить ее, не пошевелив и пальцем. Его движения порывисты, угрожающи. Адам Роудс всем своим видом внушает, что к нему лучше не приближаться.

Но что делать, если он приближается сам?

Адрия отступает на шаг назад, упираясь в ступени лестницы. Лучше бы она прошла мимо, закрылась на чердаке и легла спать. Лучше бы вызвала такси, не привлекая лишнего внимания в салоне серебристого пикапа. Лучше бы она вообще не заговаривала с Мартином Лайлом.

Но уже поздно.

Адам наступает, и в бледном лунном свете Адрия лучше различает его черты. Тронутые сединой волосы до плеч, собранные в небрежный хвост. Глаза в узких прорезях, окруженных сухими морщинами. Обвислые усы, перетекающие в жесткую щетину. И рабочий комбинезон, за пару метров источающий отчетливый застарелый запах псины.

– Кстати о правилах, – он нависает над Адри всем своим ростом. – Чертова дворняга изгадила диван. Что скажешь, Адрия?

Она цепенеет, вспоминая про пса, которого утром оставила мирно сопеть в гостиной. Коченеет, вспоминая, что не услышала привычного громкого лая при подходе к дому. Осознает, что пес не встретил ее и дома.

Ледяные тиски медленно сковывают горло.

Заглядывая Адаму в серые непроницаемые глаза, она вздрагивает. Ужасное осознание насквозь пронизывает все ее существо.

Слова продираются сквозь гортань насильно, вырываются наружу, но Адрия даже не слышит, как ничтожно звучит ее собственный голос:

– Что ты с ним сделал?..

Адам молчит.

Молчит десять секунд, молчит двадцать, чтобы потом рассмеяться. Жесткий хриплый смех, вырывающийся из глубин прокуренных легких, заставляет Адрию сжаться, вспомнить, что она вынуждена делить с обладателем этого скверного смеха кров, но что хуже – одну фамилию и одну кровь. Адрия знает, что обладатель этого скверного смеха способен на ужасные вещи.

– Черт, – выдает Адам на выдохе, качнув вытянутой челюстью в сторону. – И все же ты забавная.

Адрия смотрит на него с непониманием, моргая глазами, влажными от подкативших слез.

– Чтоб ты знала, – продолжает он. – Ничего. Псина вернулась в приют. Завтра я привезу другую.

Роудс медленно сглатывает, внутри себя разбиваясь на осколки.

– А ты, – кивая на Адрию, Адам Роудс усмехается, – отдраишь диван и к собаке не приблизишься. Уж об этом я позабочусь.

Отец проходит мимо, оставляя Адрию одну в тусклом лунном свете молча пережевывать свои эмоции и пялиться в окно кухни, за которым где-то далеко-далеко бледными светлячками мелькают огни города.

Сухой, как наждачная бумага, голос Адама доносится до нее снова уже с верхнего пролета лестницы:

– И в следующий раз приводи пацана познакомиться. Надеюсь, он в курсе, почем нынче бензин.

Адри закрывает глаза, и одинокая слеза медленно сползает по щеке.

Глава 9

Свое грозное обещание Адам исполняет следующим же утром.