Третье лицо

– Вот ты на меня дуешься, а ведь это я должен обижаться. А вот я не обижаюсь! Больше того скажу: я ее сегодня утром встретил, и… и все у нас было хорошо. Мне кажется, я ее люблю. Почти как ты. Или даже сильнее. Но неважно. Да, а теперь, значит, твоя очередь. Все честно. Но я вот думаю: чего это мы с тобой в очереди стоим? Это скучно. Давай попробуем, выражаясь по-ученому, не сукцессивно, а симультанно. Понимаешь? Не последовательно, а одновременно, а? Молодые красивые мужики, чего нам друг друга стесняться? А она вообще потрясающая. Давай у тебя в номере? У тебя же кровать большая-пребольшая, она мне сказала.

– Она сказала? – изумился Николай.

– Да, да, да, она сказала! – покивал Иван. – Сама сказала. Чувствуешь?

– Какие-то у тебя стремные затеи.

– Я с ней договорюсь, – пообещал Иван. – Ты, главное, сам не стремайся. Нормальные затеи. Тебе понравится. Уверяю. Или ты первый раз будешь, так сказать, в коллективе?

– Да нет, ты что! – сказал Николай. – Сто раз! Давай, жду с нетерпением.

Ну, конечно, не сто раз, но раз десять уж точно. Но все эти разы были по пьяному делу с какими-то шлюшками, но вот так, чтобы с девушкой, в которую он искренне и нежно влюбился… Ужас. Но, наверное, судьба.

* * *

– Ну и как, попрощался? – спросил Николай Алексеевич.

– Да. Взглянул на забор, на окна. Конечно, не заходил. Что я, сумасшедший? Может, она там и не работает вовсе. Мне просто нужно было в последний раз увидеть этот дом. Мне скоро шестьдесят, друг мой дорогой. У меня много было всего. Был мал, был велик, и бабы меня любили, и я их. Но это была самая лучшая женщина в моей жизни. Всем – смехом своим, радостью, взглядом, голосом, телом своим бесподобным и даже тем, что она нам с тобой, прости за выражение, одновременно в одной постели давала. Давала нам, дарила свою ласку и любовь, – уточнил он. – А ты уж, наверное, забыл ее?

Николай Алексеевич вместо ответа заметил:

– А ты, брат, лирик!

– Подвезти до города? – спросил Иван Сергеевич, поднимаясь со скамейки. – Меня шофер ждет. Тут, два шага, у пассажа.

– Спасибо! Не надо. Ну, удачи тебе в Неметчине. Erfolg!

– Danke!

Они коротко обнялись.

* * *

На рецепции сидела темноволосая, чернобровая красивая женщина, похожая на цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, с большими грудями под красной кофточкой.

– Давно здесь работаете? – спросил он.

– Давно, Николай Алексеевич!

– Надежда! Ты? – сказал он, в упор глядя на нее. – Сколько лет мы не видались?

– Двадцать два года, Николай Алексеевич. Мне сейчас ровно сорок, а вам под шестьдесят, думаю?

– Вроде этого. Боже мой, как странно! Ты замужем?

– Нет. И не была.

– Почему? При такой красоте замуж не вышла?

– Не могла я этого сделать. Помните, как я вас любила?

– Мы же на «ты»!

– Вас обоих, – сказала она. – Тебя и Ваню. Ивана Сергеевича, кажется. Так его звали?

– Так, так, – сказал он, покраснев и нахмурясь. – Все проходит, моя хорошая. Любовь и молодость, всё!

– У кого как, – отозвалась она. – Молодость у всех проходит, а любовь – другое дело.

– Но не могла же ты меня… то есть нас… любить всю жизнь?

– Значит, могла. А как вы ужасно меня бросили!

– Как? – спросил он.

– Просто уехали, и все. Чмокнули в щечку, и навсегда… Я вам отдала – нет, не молодость и красоту! Я вам свою душу, свой стыд и совесть отдала, я же с вами двоими в одной кровати, разве забыли? Одному так, другому этак, да под тихую музыку. Что мне после этого было делать? Проституткой стать не смогла, честной женой и матерью – не захотела. Как я мужу и детям в глаза бы смотрела, когда у меня в голове только вы? Как вы меня вдвоем уласкиваете…

– Ну прости меня. Простила?

– Нет. Простить не смогу. У меня не было ничего лучше вас. А вы меня в щечку чмокнули и уехали.

Николай Алексеевич посмотрел на нее и строго сказал:

– Одно тебе скажу: и я не был счастлив в жизни. Жена бросила меня еще обидней, чем я тебя. Во Францию уехала и не вернулась, и никакой весточки не прислала. Детей обожал! Все для них делал! А сын один вышел негодяй, подонок; а второй все «себя ищет», в Индию ездит, дурачок с рюкзачком… Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни.

Она вышла из-за стойки. Он поцеловал ей руку.

– Прощай. А Ваня уехал в Германию, навсегда.

Когда он ехал в электричке, то смотрел в окно и хмуро думал: «Она была чудесная, волшебная, невероятная. Проклятый Ванька! Но что было бы, если бы я остался с нею? Если бы мы остались с нею? Но как? Жить вот прямо так, втроем? Нет, это невозможно, бред какой-то! Слишком стремные затеи. Даже если Ваньку совсем вычеркнуть и забыть… Допустим, нет никакого Ивана Сергеевича и не было никогда! Только я и она. Ну и что? Она – не администратор в “Даче Кочубея”, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей? Нет, нет».