Между тем, когда письмо мое было уже отослано из Одессы к лейб-медику Виллие, со мной произошел случай, о котором я должен упомянуть и которым воспользовался впоследствии. Революция в Греции началась, не знаю почему, но, видно, правительству нашему нужно было рассмотреть бумаги графа Якова Булгари. В самое это время поручик Ее Величества кирасирского полка Сивинис, назвавшись флигель-адъютантом, приехал в Москву и от имени Императора взял деньги и вещи обманом у богатого грека Зосима. Сивиниса в Гатчине взяли, и между его бумагами нашли промеморию графа Булгари, в которой он напоминал Сивинису, чтобы по прибытии в Одессу не забыл какие-то самые пустые комиссии; эта записка дала повод правительству отправить бывшего посланником в Турции Дашкова к графу Булгари, для какой цели — не знаю; Дашков, прибыв в Харьков, освидетельствовал бумаги графа Булгари, спросил, где его комиссионер грек Кириаков, вероятно предполагая от него узнать, что было ему нужно. В самое это время грек Кириаков находился в Одессе, где и я был; Кириаков просил меня довезти его до города Миргорода, Херсонской губернии, куда я отправился. Я взял его с собою и заезжал в г. Вознесенск; не доезжая до Миргорода не более полуверсты, уже вечером нашли огромные тучи, гром сильно гремел, и ударил такой проливной дождь, что на нас нитки сухой не осталось; эту полуверсту мы ехали в совершенной темноте почти два часа. Приехав в Миргород, я остановился с ним в гостинице и не успел переодеться и лечь, как слышу — кто-то с колокольчиком подъехал; я говорю Кириакову: «Не одни мы, несчастные, ехали в эту ужасную погоду, кого еще Бог принес?» Слышу, отворяются двери и кто-то громко спрашивает, не здесь ли гостиница; хозяин отвечает: «Точно так».
— Не остановился ли кто за полчаса здесь?
Хозяин отвечал, что сейчас приехал сюда унтер-офицер Шервуд.
— А, хорошо, его-то мне и надо.
Я подумал, верно, какой-нибудь знакомый меня спрашивает, но вместо знакомого входит высокий мужчина, и, когда сбросил шинель, я увидел, что это фельдъегерь. Я подумал, что письмо мое не могло еще дойти до своего назначения, — что за странность такая? Обратясь ко мне, фельдъегерь спросил:
— Вы Шервуд?
— Точно так.
— Боже мой, какая погода, я за вами ехал следом из Одессы, приехал в Вознесенск, а вы только что выехали. Ну, господа, скоро же вы ездите.
Я предложил ему чаю, просил сесть, а сам лежу и ожидаю, что дальше будет; наконец, он обратился к Кириакову и спросил:
— А вы кто такой?
Тот отвечал:
— Комиссионер графа Булгари, Кириаков.
— Ну, собирайтесь со мной, господин Кириаков, и сейчас, я за вами приехал.
Грек побледнел, спросил, куда надо ехать.
— Узнаете после.
Я спросил фельдъегеря, а ко мне имеет ли он какое дело. Он отвечал: никакого, но потому только меня спрашивал, что Кириаков ехал со мной и по моей подорожной (фельдъегерь был по фамилии Иностранцев).
Кириаков уехал чрез полчаса. На другой день утром в городе поднялась тревога: как! из города военного поселения увезен был кто-то, и никто ничего не знает. Дивизионный командир, генерал-майор Трощинский, и мой полковой командир, которым я объяснил, как все случилось, были на меня в претензии, почему я езжу с такими людьми, и, наконец, заключили, что не сносить мне своей головы. Когда приехал за мной фельдъегерь, генерал Трощинский не забыл мне напомнить этот случай и сказал:
— Я вам говорил, чтобы вы удалились от знакомства с подобными людьми.
При составлении мною предположения моего к открытию заговора я, между прочим, просил, чтобы послали предписание корпусному командиру следующего содержания, что я был взят по подозрению в похищении вещей поручиком Сивинисом в Москве у грека Зосима, но оказался к этому делу непричастным, притом Государь император, зная лично отца моего, по рассмотренным обстоятельствам уволил меня на год в отпуск с награждением 1000 рублей ассигнациями. Вместе с тем я просил непременно в известный час 20 сентября, чтобы приехал на станцию в город Карачев, Орловской губернии, фельдъегерь, которому бы я мог вручить секретное донесение об успехах, сделанных мною в открытии заговора[212].