Третье отделение при Николае I

Наконец разговор стал общим, но из рассказов обо мне графа Булгари Вадковский узнал, что я имею большие связи в поселениях; Вадковский, сколько мог я заметить, глаз с меня не спускал все время и, когда я вышел спросить трубку, сказал графу: «Как Шервуд мне нравится, должен быть умный человек». Странно, что ему Булгари отвечал: «Да, весьма умный, но опасного ума, есть минуты, когда я его боюсь (mais d’un esprit dangereux, il ya des moments on je le crains)». Все время разговор был по-французски. Не успели мы отобедать, как пришли звать графа Булгари к графине Анне Родионовне Чернышевой, — она была в Ахтырке; я остался один с Вадковским. Немного изменившись в лице, он подошел ко мне и говорит:

«Г-н Шервуд, я с вами друг, будьте мне другом».

На что я ему отвечал, что мне очень приятно иметь удовольствие с ним познакомиться.

«Нет, я хочу, чтобы вы мне были другом, и я вам вверю важную тайну».

Я отступил назад и сказал ему: «Что касается до тайн, я прошу вас не спешить мне вверять, я не люблю ничего тайного».

«Нет, — сказал Вадковский, ударив по окну рукой, — оно быть иначе не может, наше Общество без вас быть не должно».

Я в ту минуту понял, что существует Общество, и, конечно, вредное, тем более что история и времена Кромвеля, Вейсгаубтов и Робеспьера мне хорошо были известны^[204]. Я на это ему сказал: «Я вас прошу мне ничего не говорить, потому что здесь, согласитесь, не время и не место, а даю вам честное слово, что приеду к вам, где вы стоите с полком». (Он был поручик Арзамасского конно-егерского полка)^[205].

Он мне отвечал, что — в самом Курске. Вадковский задумался, входит Булгари, и разговор наш кончился. Я, переговорив все с графом, в 7 часов вечера отправился, и, признаюсь, не без размышления и внутреннего волнения. Я любил блаженной памяти покойного императора Александра I не по одной преданности, как к царю, но как к императору, который сделал много добра отцу моему. Около 12 часов прибыл я в Богодухов и не успел войти на станцию, как вслед за мной подъехала карета, вышла молодая дама, вошла в комнату и, увидев меня, сказала:

— Как я счастлива! Это вы, господин Шервуд? Какими судьбами здесь?

Я отвечал, что проездом из Ахтырки.

— Я бы себе век не простила, если бы осталась на той станции ночевать, меня уговаривали, я не согласилась; вы бы проехали мимо и не знали бы, что я там; ночуем здесь?

Я ей сказал, что ночевать мне нельзя, но провести часа четыре с ней сочту за самые приятные минуты моей жизни. Перед отъездом я ее спросил, что она так задумчива.

— По двум причинам, — отвечала она. — Первая, — мне жаль с вами расстаться; я бы вам сказала и другую, но вы должны мне дать клятву, что никому в мире не расскажете, что я вам об этом говорила.

Я ей дал честное слово.

— Вот почему: я еду теперь к брату, боюсь я за него, бог их знает, затеяли какой-то заговор против императора, а я его очень люблю, у нас никогда такого императора не было, добр, любезен, — и при этом задумалась.

Я хотел расспросить ее подробнее.

— Да, — сказала она, — бог их знает, что они затеяли — что-то я очень грустна (je suis bien friste).

После незначительного разговора с ней я расстался^[206]. Прибыв в город Вознесенск и исполнив поручение Гревса, я немедленно отправился в Одессу, рассчитывая, что мне будет оттуда гораздо лучше донести Государю обо всем, что я знал. Я остановился в доме Плахова и стал соображать, как лучше поступить, чтобы письмо мое дошло до Императора. Я придумал писать Его Величеству письмо, в котором просил прислать и взять меня под каким бы то ни было предлогом по делу, касающемуся собственно до Государя Императора, и подписался 3-го Украинского уланского полка унтер-офицер Шервуд, потом вложил письмо в другое, к лейб-медику Якову Васильевичу Виллие, прося его вручить приложенное письмо Государю Императору, уверив его, что оно ничего в себе не содержит предосудительного и послал его анонимом. Лейб-медик Виллие отдал письмо блаженной памяти Александру I.

Я был в г. Вознесенске, Херсонской губернии, играл на бильярде, когда вошел в трактир адъютант 3-го Украинского уланского полка, поручик Разсоха.

— Ради бога, — сказал он, — скорее отправляйтесь со мною в полк к корпусному командиру, приехал за вами из Петербурга фельдъегерь; фельдъегеря удержали в Елисаветграде, а за вами прислано в полк, а вас там нет; полковой командир в отчаянии, все перепуганы.

— А вот сейчас, дайте доиграть партию, — ответил я.

— Боже мой, что вы делаете, едемте скорее.

Я партию кончил и, простившись с Михайлом Гревсом, отправился 4-го числа июля 1825 года в полк. Мой добрый полковой командир меня встретил словами:

— Шервуд, что ты наделал?

— Полковник, — отвечал я, — сколько я за собой знаю, то, кажется, ничего худого.

— Прямой англичанин, проклятое равнодушие, ты, верно, что-нибудь болтал, а может, и того хуже?

— Уверяю вас, что ничего не знаю и чувствую себя совершенно правым, еду спокойно.

— Дай бог, — отвечал этот благородный человек.