Третье поколение

Однажды портной зашел к молодому человеку, у ко­торого ночевал в первую ночь. Он застал женщину в слезах. Молодой человек стоял среди хаты, стиснув зубы, и в раздумье свертывал цигарку. Видно было, что он не рад приходу чужого человека: пойдут еще, чего доброго, разговоры о его домашних делах. Портной, почувство­вав, что попал в неподходящее время, сказал:

— Я всегда говорю — земля тут у вас как сало, хоть сковороду ею смазывай. Хорош урожай на полях.

Женщина, вытирая глаза, вышла из хаты.

— Не поладили? — сказал портной. — Так-то, бра­тец, всяко в жизни бывает.

Молодой человек разоткровенничался:

— Привыкла жить черт знает как!.. Сами видите, как я на ноги становлюсь. Трудно приходится!.. Помните, вы, когда были у нас, говорили, что Назаревский — боль­шой начальник и может сделать что захочет? А ведь он ее старый знакомый! Пошла бы к нему в город, или за­прягла бы лошадь да поехала и попросила, чтобы он помог. Лесу дали бы, перевезли бы... Я мог бы продать его. Деньги разве не нужны? Зерна могли бы отпустить... Так вот, не хочет идти! «Я, говорит, выпрашивать не пойду... Назаревский, говорит, мой товарищ, — он с гордостью произнес это слово, — и не пойду, говорит, я у него выпрашивать! Самим, говорит, наживать надо, как все люди». Мало ли что все люди! Может, другому и нет такого случая, а это... какое же это выпрашивание! Одно дело у соседа просить, а другое — у этого самого На­заревского! Ведь это же все казенное, государственное!

— Да-а... Поговоришь... попросишь... А там... Хрр-тьфу!

— Так ведь?

Хозяин закурил и пошел из хаты. Портной — за ним, У дверей он остановился и выпил кружку воды. Жен­щина вошла в дом и достала из печи воду купать ре­бенка. Она неприветливо посмотрела на портного.

— Всяко в жизни бывает, — вздохнул портной. — Живет человек на свете, живет...

— А потом что? — покосилась она на портного.

— Я ж говорю, все может быть... Хрр-тьфу! — Порт­ной вышел из хаты.

— Сдружились... Два сапога пара. Бог ты мой, что это за человек! За кого я замуж пошла! — проговорила она, уронив слезу на лицо ребенка. — Как в мешке жи­вешь с этим человеком.

— Как в мешке? — отозвался муж, показавшись на пороге. — А в чем я виноват? Не поможешь сам себе, кто тебе поможет?

— Ты когда-то тоже как будто сам себе помогал, а выходило, что Скуратовичу.

— А ты, что ли, помогла бы тогда моей семье? Язы­ком молоть каждый умеет! А если бы ты помогала себе, а не черт знает кому, так и отец и брат твои до сих пор жили бы! Ты всему свету помогала, а сама гибла.

Такой разговор возникал в этом доме не впервые. Женщина склонилась над ребенком. Она снова плакала.

— Я думала, что ребенок этот будет счастливее меня... А ты по своей дороге хочешь его повести.

— По какой дороге? Я виноват, что дорога такая? Я стараюсь, как могу, чтобы ребенок не на пустом месте рос, чтобы у него за душой было кое-что! Я о доме ста­рался, я и место это присмотрел! Неправда, скажешь?

Это была правда, но не так обо всем этом думала мо­лодая женщина.

— И вот ему, ребенку этому, придется так же, как и нам, — продолжал муж,— даже хуже! Не на радость родятся нынешние дети. Наши отцы на войне страдали. Мы росли во время войны, в нужде. А этого ребенка, думаешь, что ждет? Разве спокойно на свете? Кто же не знает, что скоро снова начнутся войны? И не такие, как были. Этим детям будет еще хуже, чем нам и на­шим отцам.

— Неправда! Ты сам этого хочешь.

— Нет, это ты хочешь! Покуда спокойно, можно до­быть кое-что, а ты боишься такую важную шишку — Назаревского — потревожить! Какой он тебе товарищ? Он большой начальник, а ты в навозе копаешься! Когда свалится какое-нибудь несчастье на народ, ты и это вот дитя погибать будете, а он будет командовать.

— Ты забыл, какой ты его малую сестренку видел! Говорить с тобой...

Она начала ходить по комнате с ребенком на ру­ках— не могла усидеть на месте. На душе было мрачно. Она старалась больше не говорить и успокоиться. Не­мало упреков пришлось ей выслушать, но к Назаревскому она так и не пошла. Ей хотелось с ним повидаться, но не по таким делам.

Так протекала жизнь в этом доме.

Года через четыре портной снова появился в здеш­них местах. Михал Творицкий к этому времени имел уже свои овчины. Правда, на кожух одной не хватило, и при­шлось ее докупить у Степуржинского, с которым давно уже установилось молчаливое соглашение: никто никому про всякие старые дела не напоминал. Так что Степур­жинский временами даже заходил к Творицкому в дом. Плечистый, широкоплечий и черноусый, он и сейчас раза два приходил в хату и наблюдал за тем, как порт­ной шьет Михалу Творицкому кожух. «Первый кожух себе справляет», — думал он, жуя соломинку.

К этому времени хата Творицкого была уже по­крыта, огорожена, а за огородом стояло новое гумно. Работая и наблюдая за Творицким и его женой, порт­ной думал: «Не ладят между собою, плохо живут». Сте­пуржинский как-то пожаловался портному: