Третье поколение

К дому она подошла со страхом. Если бы не ребе­нок, она, быть может, и не вернулась бы сюда. В окнах было темно. Зося толкнула дверь — она была заперта. Подняла руку — ключ, как и всегда, лежал на притолке. Вошла в хату, покормила девочку и уложила спать. «Славочка, дочушка! Спи, расти здоровая! Будь счаст­лива...» Славочка уснула, прижимая кулачок к губам, Зося вышла из дому. Михал работал, казалось, усерд­нее, чем обычно. Пот катился с него градом. На гумне, при тусклом свете керосиновой коптилки, он тесал брев­но. Работа была не спешная и, вероятно, являлась для него тем же, чем для страуса песок, в который он от страха прячет голову. Было ли сейчас страшно этому человеку? Нет. Это можно сказать определенно. «Соб­ственная жена меня не погубит!» Но в то же время он не мог отделаться от безотчетной тревоги и глушил ее трудом. С размаху бил он топором по бревну и в глу­бине души считал себя невинным перед всем миром и тем более перед женой. Помилуйте! Разве он убивал кого-нибудь, обкрадывал или в мыслях таил намерение кого-либо ограбить? Ведь он, невинная овечка, ни к ка­кому преступлению непричастен! Невинная овечка пахала и сеяла, трудилась в эту осень больше, чем всегда! Разве не выползал Творицкий с плугом в поле, когда люди еще спали? А деньги? Он ведь их нашел, а не украл!

«Жизнь-то ненадежная, и каждое существо должно себе место выгородить... Ребенок! Слабенькая девочка!., А вдруг отца убьют когда-нибудь на войне, а она оста­нется босоногой сиротой? Разве не обязан отец позабо­титься о ней? А дело, на которое эти деньги были пе­реведены в банк? Но что ему до того? Ведь там все чужие люди, которых он никогда не видал и, может быть, никогда и не увидит. Поди-ка попробуй попросить у них чего-нибудь. Дадут? Никогда! Припасешь — будешь иметь, а не припасешь — ничего у тебя не будет...»

— Слушай! — перебила жена его мысли. — Я зая­вила.

Он выпрямился, опустил топор к ногам. Вытер пот со лба. Что-то вроде усмешки скользнуло по его тем­ному от тусклого света и неряшливости лицу.

— Заявила?

— Заявила. Следователь уже знает, что ты нашел деньги и не отдаешь их. На тебя падает подозрение, что ты где-то прячешь гораздо больше денег. Постарайся доказать, что ты только эти деньги нашел, если это и в самом деле так. А если нет, признайся во всем. Все равно дознаются — тогда хуже будет.

Невинное лицо Михала исказила гримаса, он по-со­бачьи оскалил зубы.

Дело приняло серьезный оборот: жена пришла не для того, чтобы шутить с ним. Он поднял топор, зачем-то обтер его об живот и вдруг, размахнувшись, метнул им в Зосю. Она стояла от него довольно далеко, у самых ворот. Но топор все же задел ее плечо. Зося шарахну­лась, крикнула, еще не совсем разобрав, что случилось:

— Сумасшедший! Что ты...

— Сумасшедший? Что я делаю? А ты что делаешь?

И по-волчьи лязгнул зубами.

Она почувствовала боль в плече и бросилась бежать. Зажав рукой рану, вбежала в хату. Оставленная в хате лампа коптила, но Зося не смогла прикрутить фитиль. Она только подумала о девочке, которая спит и про­снется, наверное, как всегда, только за полночь. Хотела опуститься на скамью, но потеряла сознание и съехала наземь. Вскоре вбежал в хату и Михал. Окинул взгля­дом стены, вещи, будто искал чего-то. Наконец подбе­жал к ребенку, как шальной, склонился над ним и ткнулся небритой бородой. Девочка шевельнулась. Он что-то прохрипел (хотел что-то сказать), оглянулся. Зося лежала на полу. Плечо ее было в крови. Михал выскочил во двор и пошел обледеневшим бугристым полем. Лед трещал и лопался у него под ногами. Через минуту он пустился бегом. Добежал до ближайшей хаты. В окнах светился огонек.

— Зайдите сейчас же к Михалу Творицкому! — крикнул он, припав к стеклу, и тут же отскочил, чтобы его не узнали.

— Дитя совсем еще малое, — бормотал он, идучи по­лем. Теперь он шел медленно, ноги словно прирастали к земле. Впереди тихо чернел лес. Огромные сосны, ка­залось, застыли. Он прислонился плечом к дереву. В ушах стоял шум, перед глазами мелькали искры. Он оторвался от дерева и быстро пошел вдоль тропы. Вот речка. Кое-где сквозь лед пробивалась вода. «Тут ле­жал Седас! Седас или нет? Седас, гад, так ему и надо!» Не раздумывая, он пошел прямо по речке на ту сторону. Лед треснул, и Михал провалился по пояс в воду. Ло­мая лед, он двинулся обратно к берегу, вылез и, чтобы согреться, побежал. Возле своей хаты остановился, едва переводя дыхание. Было жарко. Мокрая одежда начала просыхать. В хате горели две лампы. Там были люди. Михал сел на завалинку и стал слушать, что го­ворят, но ничего разобрать не мог. Пошел на гумно, обогнул его. Около задних дверей пошарил рукой зем­лю. Под пальцами шуршала мелкая кора. «За такие мои муки отдать им деньги? Не найдут! Триста руб­лей нашел — и все... Зачем я топор в нее бросил?! Боже мой, ведь это хуже, чем деньги... Войти в хату? Или совсем уйти отсюда?»

Он медленно шел вдоль стены. Начинало светать. Небо побледнело, серые полотнища тянулись на востоке.

— Кто? Стой!

Михал прижался к стене.

— Выходи! Кто? Стреляю!