Третье поколение

Теперь он опять был одинок. Однажды Эд возвращался с дежурства. Он увидел толпу мальчишек. Вдруг от нее отлепился крохотный карапуз (чей-то братик), и заковылял на дорогу. Мгновенным и широким зрением Эд «схватил» машину, ребенка и сверху падающее что-то белое и, кажется, живое. Раздался пронзительный крик, машина проехала, и в следующую секунду он понял, что ребенок жив и целехонек и ревет с испугу, отброшенный к обочине асфальта, а на дороге распласталась большая белая птица. «Лариса», — шепотом позвал он. Она была еще жива. Он принес ее домой и сделал все необходимое. И она терпела, только вздрагивала и закрывала глаза, он ухаживал за ней, как за ребенком. И она поправилась. Но только уж летать не могла. Крыло не разгибалось. И Эд не мог без боли смотреть, как она, сидя на письменном столе, тоскливо всматривалась в окно. Она перестала есть. Боясь, что птица умрет с голоду, Эд вынес ее к морю. Шла третья весна. Но было еще холодно. Он не хотел ее отпускать, но она била его крыльями и просилась с рук. Он покорился. Она пошла к воде пешком. Постояла, оглянулась…

— Вернись, Лариса, — тихо позвал он, — ты погибнешь.

Она медленно вошла в воду и поплыла. Когда расстояние от берега увеличилось до двадцати метров, чайка закричала. И теперь он понял ее крик так: «Прощай! Я люблю тебя, но не вернусь». Да, он понял ее крик так, хотя птица и не человек.

Долго ходил он к берегу каждый день, но Лариса не возвращалась. Вечерами он иногда анализировал поведение чайки. «Почему она бросилась на мальчишку? Видимо, причиной тут я», — думал он. Она летела ко мне. Все получилось нечаянно. А может быть… Кто знает, о чем думают птицы, когда совершают свои «поступки»? Он вспомнил ее последний «уход» и чувствовал себя предателем. «Впрочем, все равно она умерла бы от тоски» — вот так он мучился и сомневался. А потом пришло письмо от Нины: «Эд, прости, это было глупостью». И он ответил: «Приезжай».

На этом можно было бы поставить точку. Но у сказки таких концов не бывает.

Через два года к Эдуарду Львовичу на прием пришла молодая, симпатичная женщина. Ее мучил старый перелом руки. Эд посмотрел. Рука плохо разгибалась. Все время, пока он осматривал пациентку, его назойливо мучил вопрос: «Где я ее видел?»

— Вы раньше никогда на приеме у меня не были?

Она взглянула на него, как ему показалось, испуганно и резко ответила:

— Нет.

— Простите, — смутился Эд. — Я не могу отделаться от мысли, что Вы мне знакомы. Ваш голос и Ваши манеры…

— Вам кажется, — тихо ответила женщина и устало повела плечом. Эд смотрел, потрясенный. Он узнал этот жест. Но боялся показаться смешным и так ничего не сказал. Только когда она ушла, он, спохватившись, стал лихорадочно пересматривать карточку, и прочитал: Чайка Лариса. А отчества не было.

Александр Яковлев ДИАЛЕКТИКА ДЛЯ ИНДИВИДУУМА

Повесть

1

Смотрю телевизор, читаю газеты — страшно переживаю. Ведь это же все обо мне! Правда, я ни разу не натыкался на свою фамилию…

Дополнение 63

В грязном нашем, заплеванном подъезде он устроился у батареи на площадке моего четвертого этажа. Сидел, откинув ноги, в отутюженном костюме, белоснежной сорочке, при галстуке, с портфелем на коленях. И без пальто, несмотря на зиму. Это меня сразу насторожило. Меня всегда настораживают неожиданные люди. А пока я подумал, для начала, что ему плохо, или же, не дай бог… А ему было хорошо. И спиртным не пахло. Ему было даже лучше нас. Лучше всех нас. Достаточно было разглядеть выражение блаженства на его физиономии.

— Ну вот и ты, — сказал он.

И посмотрел на часы. Не на циферблат, а именно на часы, как на музейный экспонат.

— Ей-богу, я уж подумал, что ты не придешь, — сказал он. — С тобой ведь всякое может случиться.

И подмигнул мне.

А я-то видел его первый раз в жизни! Правда, память у меня такая, что и запоминает, и воспроизводит все как-то по кускам. И вовсе уж не в порядке очередности. А так, как ей вздумается. Поэтому я не сразу отверг мысль о нашем знакомстве. Но нет, точно — ни дел я его первый раз в жизни.

И пока я так раздумывал, он снимал часы, тихо посмеиваясь.

— Тебе повезло, — приговаривал он. — Я практически ничего не использовал. Не на того напали.

Он погрозил пальцем исцарапанной синей стене подъезда.

— Так что теперь — все тебе.

Он протянул мне часы на блестящем металлическом браслете.

— Зачем? — конечно же, спросил я и даже убрал руки за спину.

— Черт его знает, — сказал он. — Считай, что подарок. А мне — опостылело.

— Но почему именно мне? — я по-прежнему ничего не понимал.

— Наверно, потому что ты всегда в такие истории вляпываешься, — объяснил он задумчиво.

— Ну, пока, — сказал он последнее.

Или я больше не мог услышать, потому что он совсем лег около батареи, вытянулся и затих.