Третье пришествие. Современная фантастика Болгарии

– Значит, я вижу настоящего мужчину, решившего бросить мне перчатку?

– Ишь ты, разговорчивый… – пробормотал кто-то в цепи.

– Нечего на наших девок зариться, – ответил сипло Ходьков.

– Ваших? – удивился драконий мальчик. – Каждое мыслящее существо принадлежит только и единственно себе. Но вот ты под определение мыслящего, насколько я вижу, не подходишь. Твой разум кипит бесформенной злобой, разочарованием и трусостью. Ты хочешь меня ударить, но, несмотря на свиту драчунов, некоторые из которых отважнее тебя, не решаешься этого сделать.

Цепь обалдело молчала.

– Послушай, ты хочешь турнира из-за Наташи, но почему же незаметно, чтобы ты испытывал к ней что-либо хорошее? Во имя чего ты идешь на поединок, не пойму… Лучше уединись ненадолго и разряди, усмири свою ненависть. Нельзя идти в битву без возвышенного в душе, самому же лучше, не то гнев задушит тебя. Это опасно, рискуешь превратиться…

Нуми умолк, потому что взбешенный почти сочувственными нотками в голосе противника Ходьков замахнулся и врезал кулаком в нос чужака. В последний короткий миг перед ударом Вовик увидел оранжевый блеск глаз странного пацана из Заречинского района, где находилась известная своей шпаной 17-я школа. А потом у него искры посыпались из глаз, угасая в слезах.

Нуми даже не пошатнулся. Особенностью гибридного его организма являлось, в частности, наличие в носу кости вместо хряща. А кости драконов, кои пока учатся до столетнего возраста летать и имеют привычку частенько падать на гранитные скалы, крепки. Так что Вовик с таким же успехом мог испробовать джеб в чугунную рельсу. Вопль его парализовал цепь добровольческой зондеркоманды.

– Не бей меня больше, – посоветовал Нуми, – дольше в гипсе будешь ходить.

Ирония, как и понятие о рабстве, весьма смутно находило пристанище в драконьих мозгах. И тут со стремительностью Первой Конной налетела Настя Диденко в накинутом на плечи мужском пальто и в мокрых домашних тапочках. Не обращая внимания на стонущего и держащего на весу правую руку Вовика, она довольно выпуклой грудью, как броней Т-34 надвинулась на пятившегося, несмотря на численное свое превосходство, агрессора, при этом сварливо крича, словно базарная Матрена:

– А ну пошли вон, добры молодцы! Марш отседова, кому говорят? Я Сереге Кирюхину позвонила и Саньке Бесшабашному, коли руки чешутся, можете их обождать, вам потом маманьки йоду и зеленки на хари помажут! Че стоишь, як быдло, драпай, бо портки опосля Саньки стирать будешь! Сопляки! – крикнула она вслед ретировавшемуся в беспорядке противнику. И рассеяв таким образом «орду поганую», повернулась к Наташе и дракону, чуть не выронив пальто в лужу: – У вас все в порядке, ребятки-козлятки? Кто же так волков не боится, по лесу ходя! Хорошо, я этих мародеров у подъезда заприметила. Ошивались, ошивались, а потом юрк – и нету. Папашин бинокль хвать – позырила и обмерла: не иначе как Наташку с хахалем бить будут! Я сразу шасть сюда…

Взволнованная Настя бывала жутко красноречивой. Кроме того, раньше, пока телом не стала напоминать женщину, в школе ее прозвали БМП. Было за что. Дракон с удивлением взирал на Настю.

– Валькирия, – сказал он одобрительно и повернулся к Наташе. – Я правильно тебя понял, солнышко мое?

Наташа, поднявшись на цыпочки и почти плача от радости, гладила мягкие чешуйки его щек:

– Правильно, правильно, милый, – шептала она. – Не больно тебе, хороший ты мой?

– Знаешь… булавой больнее, – попытался отшутиться Нуми.

Настя, вспомнившая наконец значение слова «валькирия» и этим польщенная, прокашлялась тоном если не матери, то старшей сестры:

– Пойдемте ко мне на хату целоваться, молодые люди. У меня ноги мокрые, простужусь.

Идя к подъезду, Наташа спросила:

– Ты что, правда Сережке с Санькой позвонила?

Настя махнула рукой.

– Да куда там! Саньке по пустякам звонить накладно, а Серега со своей подругой в кино ушел.

– Так я и догадался! – воскликнул то ли восхищенный, то ли недоумевающий Нуми.

Наташа захихикала.

* * *

Укатил март, за ним потянулся капелистый апрель. Набухли и, лопнув, распустились почки. Нерка скинула крошево ледяного наряда большой реке, которая так и не донесла его до моря. Воды медленно убывали, речка худела, но аж до следующей зимы была обязана таскать на себе баржи и катера. Теплело и веселело. По черной земле проклевывалась прической полубокс молодая травка. Прилетали стаи птиц. Иногда, ничем пернатых путешественников не беспокоя, сопровождало их в небе нечто, что ночные рыбаки-браконьеры с похмелья определяли как дельтаплан. А один мужик даже увидел в клине журавлей ни много ни мало, а саму Жар-птицу[26] (после этого случая перепуганный рыбак бросил пить). А Наташина весна продолжалась на более зрелом этапе. Все чаще молодая, нацеловавшаяся как следует пара спорила, чудом избегая глупых ссор. Все крепче привязывались они друг к другу. Так и взрослели вместе – каждый по-своему.