Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством

— Повторно я был ранен под Ржевом в августе 1942-го. Пуля попала в руку, когда я, делая вид, что командую, указывал в атаку — вперед! Все оказалось бессмыслицей, нас там перестреляли, как цыплят. Но когда я плакатно протянул руку вперед, пуля пробила всю кость, вдоль насквозь, и точно против сердца расцарапала кожу. Меня вывезли с фронта. Я снова попал в любимый Торжок, и в пересыльном госпитале врач говорит: знаешь, что тебе ногу спасли? Это было ночью, в фэповской палатке.

— Что значит «фэповская»?

— Фэп — это фронтовой эвакуационный пункт. Опорный узел системы Бурденко по селекции раненых, спасшей сотни тысяч жизней.

В ленд-лизовской палатке под керосиновой лампой хирург осмотрел ногу и говорит: ранение не страшное, но твоя нога мне не нравится. Я ее располосую — терпи. И порезал ее всю, сверху донизу. В Торжке врач мне сказал: он спас тебя от гангрены, с ногой все в порядке, а с рукой хуже — ранение в плохом месте, нервы задеты. Лангетку наложить наложили, да кость смещена. Рентгена там не было. Рентген, говорит, мне не нужен — я на ощупь вижу. Давай, я тебе ее сейчас вправлю. И кричит: этому стакан вина и укол морфия! От морфия я плавал, молил: Боже, продли!

133. История комиссара Зоркого

— А вот история настоящего, не плакатного комиссара. Был такой профессор Зоркий Марк Соломонович. Один из организаторов комсомола Украины, управлял издательством «Молодая гвардия», стал комсомольским деятелем. А в Москве была своя политическая игра. Зиновьев, тогда еще в борьбе с Троцким, подбил руководство комсомола, чтоб те выступили против. Но Троцкий пока еще в политбюро — и Сталин вдруг повернул дело в осуждение недопустимой выходки: покушение комсомольцев на единство политбюро. Всех наказали и раскассировали, Зоркий вылетел из «Молодой гвардии» на истфак заведующим кафедрой новой истории. Звание профессора у него отобрали. Он чувствовал себя неуютно и знал, что в сталинской лотерее его билет может проиграть еще раз.

Мы на факультете проводили конкурс на лучшие работы, я возглавлял студенческое научное бюро и выпускал его бюллетень. Вдруг Зоркий снимает с конкурса несколько работ, у их авторов родители репрессированы. Нам это не понравилось. Я написал статью против Зоркого, и сверху заголовок огромными буквами — «Нехорошо, товарищ Зоркий!». Тот очень обиделся. Он все напоминал мне: пора бы уже снять стенгазету. Но то что я прямо высказался по острому поводу, укрепило наши с ним отношения, они стали почти дружескими.

С начала войны Марк Зоркий ушел комиссаром, начальником политотдела ополченческой дивизии Красной Пресни. В последний раз комиссара Зоркого видели с развороченным животом — мина легла рядом. В те наихудшие дни, когда почти вся дивизия ополченцев погибла, и сам я чуть не оказался в плену.

— Это случай под Мосальском, о котором ты упоминаешь в «Сталин умер вчера»?

134. Мой несостоявшийся плен

— Да. В Мосальске развертывалась армия — прибыл штаб, все будто спокойно, все хорошо. Мы едем, тут шофер говорит мне — что-то с машиной не в порядке, вода кипит. Остановились, кроме нас никого. Мосальск наверху, мы снизу, прямо перед нами лесок. Тишина звонкая, удивительная и прекрасный осенний день — солнечный, голубизна неба. По обочине красноармеец бредет. Приостановился, я его спрашиваю: ну, как там? А он показывает — в том леске немецкие танки.

Я ему не поверил! Водителю говорю: с ума сегодня все посходили. В прежние дни сплошных бомбардировок поверил бы, а тут — тишина! Солдатик побрел дальше, он уже был без винтовки.

А снизу вверх — вот он, Мосальск. Вот тенистый лес, там меня ждут свои, где-то рядом речка. Ладно, говорю, поехали. Едем. Вижу, стоят спинками к нам автобусы какие-то, странной формы. Что за непонятный день, говорю — объезжай их! Мы объезжаем, а из-за них два автоматчика — немцы! Приехали!

«Пистолька есть?» — меня спрашивают. Вывели, шофер остался в кабине. К стеночке дома отвели. Провинциальный городишко, дома одноэтажные. У стены летчик лежит раненый с простреленной ногой, немец рядом стоит. Рогатки вдоль рокады — главная лавина немецкой техники шла к Москве. Летчику было плохо, а рядом солома — я взял соломы и ему подложил под голову. Подкладывая, заодно избавился от бумажника. В нем у меня партбилет, паспорт с обозначением национальности и документ: Михаил Гефтер является начальником спецотдела района полевого строительства Главоборонстроя СССР. Полный расстрельный набор. Бумажник, пока солому подкладывал, я прикопал немножко, немец не заметил. Видать, боец из охранения трассы.