Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством

Мы лишались близких людей, но не лишались внутренней свободы. Поскольку советское было наше данное, то мы и свободу переживали в рамках данного. А после войны я ощутил, как мне навязывают нечто, чего я не приму. Привычно всему искал объяснения, но где-то же есть предел. Все-таки на войне я вырос. Но стремления отойти в сторону не было, своим активизмом был уже закален.

— Страшно не было?

— Страх был. Но не страх угодить в лагерь за другими, а страх иного типа, что сам вообще уже не принадлежишь себе.

Притом иногда просто везло. Раз принесли на просмотр свежеотпечатанную «Комсомольскую правду», контрольные экземпляры. Смотрю, а на первой странице статья «Памятник Сталину в Курейке». В Курейке действительно установили монумент, говорю напарнику: «Юра, они там сошли с ума. При живом Сталине — “памятник Сталину” — представляешь, что будет?»

Юра: «Придется Ольге Петровне докладывать». Ольга Петровна была стервой, не то слово — была самой Лубянкой на Маросейке. С другой стороны, читаем ведь не только мы, а и напротив с Лубянки присматривают. Посидели часок — ладно, думаем: сделаем вид, что не заметили. Дрожали страшно, но под конец дня стало ясно, что пронесло. Только тогда позвонили в редакцию и говорим: «Вы там что, идиоты? Что натворили? Хорошо, никто не заметил». А ведь правда было ужасно, кто-то бы сел.

Помню, написал я Сталину длинное письмо. В книжке Вознесенского о военной экономике СССР в годы войны говорилось, что мировая война приняла прогрессивный характер только с 22 июня 1941 года, но я считал, что не так: а упорство Британии, а движение Сопротивления? Меня вызвали в ЦК и вежливо побеседовали, говоря, что я абсолютно неправ. Ну а я считал, что прав, и на этом мы расстались. Потом этот же человек из ЦК мне помог трудоустроиться. Позвонил в Институт истории и сказал: «Почему Гефтера не берете на работу?» — «Знаете, есть порочащие анкетные данные». — «А я, — говорит, — доложил начальству, начальство не возражает». Тут Сергей Утченко мне вдруг звонит — давненько подумываю вас взять на работу!

137. Его добрый юмор и злая память: «Как, вы забыли своих врагов?»

— Сорок первый год. Идет Сталин понуро, ему навстречу Малышев: «Здравствуйте, товарищ Сталин!» Тот поднял голову: «Как? Вы еще на свободе?» — и пошел себе дальше. Малышев, сам понимаешь, приготовился, но ничего — обошлось. И вот он уже нарком танковой промышленности, генерал-полковник, 1945 год. После парада Победы Сталин произносит знаменитый тост о русском народе, обходит Георгиевский зал — маршалы, наркомы… Подходит к Малышеву: «Товарищ Малышев — ваше здоровье, за ваш вклад в победу! А помните, — говорит, — товарищ Малышев, наш маленький эпизод в июле 1941 года?» Тот ему: «Как не помнить, товарищ Сталин!» — «Вот видите, товарищ Малышев, даже в те тяжелые дни мы, большевики, не теряли чувства юмора!»

— Славная история, но не пойму про что — про добрый сталинский юмор или про злую память его?

— Память Сталина была абсолютной, пока обслуживала его сценарные тайны. Все отмечали, как Сталин запоминал врагов. Но лишь пока те были действующими лицами его внутреннего спектакля. Вот что мне рассказывал академик Василий Емельянов (дочка его у нас в институте работала). Он в Министерстве металлургии ведал вооружением после войны в Испании, когда выяснились дефекты советских танков. Проблема танка — соотношение неуязвимости с маневренностью: утяжеляешь броню, и уязвимость опять растет. А тут как раз один изобретатель придумал новую броню.

Правда, изобретатель был сумасшедший. Он якобы изобрел такую броню, что при контакте со снарядом та расступается и «втягивает» его в себя, лишая убойной силы. Все, кто ознакомился, говорят — псих, гоните. Но вот на совещание по танкам в Кремле пришли все: Тевосян, Емельянов — а псих тут как тут! Входит Сталин, спрашивает: «Как у нас дела с танковой броней?» Тевосян докладывает. Сталин говорит: «Плохи дела. А вот послушаем свежего человека» — и встает наш изобретатель. А язык у того хорошо подвешен, гипнотическая сила воздействия. Сталин заслушался, говорит: «Замечательно, товарищи — это же диалектика: мягкость брони гасит убойную силу!» Ну, когда диалектика, все молчат. Сталин спрашивает: «А как дела с внедрением?» Изобретатель отвечает: «Никак, товарищ Сталин». — «Почему?» — «Есть противники». Тут Сталин встает с места, подходит вплотную и спрашивает: «Кто именно?»