Третья фиалка

…мы идем, шагаем длинной вереницей голубых
полков. <… >
Моря не остановят нас,
Заснеженные горы не заставят повернуть назад,
Мы прорвемся, пройдем сквозь джунгли, преодолеем
реки,
А потом заставим дикаря склонить гордую голову,
Чтобы разглядеть на груди зловещее рдение
медалей смерти.

Это стихотворение (№ 129) было впервые опубликовано лишь в 1957 году. Поистине, уайльдовский Калибан «не желал видеть свое лицо в зеркале». А в притчах Крейн предугадал многое из того, что ожидало человечество в XX веке. Он умел заглянуть «за горизонт».

Во сне — смута, кровь, крики,
Умирающие люди, белки их закатившихся глаз,
Ужасающая безрассудная храбрость детей.

Гениальный провидец предсказал и эпоху «великих» диктаторов:

Однажды выискался человек,
Сказавший:
Постройте мне всех людей на Земле в шеренги!

Правда, даже он излишне оптимистичен, полагая, что люди после кровавых войн избавляются «от былой невинности». История показала, что надолго этого не хватает — войны вспыхивают с неуклонной периодичностью, как солома на ветру. Да и в его время хватало мест, где «гремел багровый гром войны».

Работа военного репортера крайне утомляла Крейна. В одном из писем он писал: «Если и есть в жизни радость, я не могу ее ощутить. Вы спросите: а будущее? Для меня будущее чревато новыми тяжкими испытаниями, конфликтами, путами, которые накладывает на нас долг. Это старое терпкое вино, которое боги приготовили для смертных. Кувтттиньт отчаяния…» Неудивительно, что последователь Крейна, Эрнест Хемингуэй, многое почерпнувший из его прозы, охарактеризовал его как человека, который «умирал с самого начала»[5]. Это, может быть, и преувеличение, однако верно, что Крейн, который «по собственной воле попал в пекло войны», не мог не находиться под влиянием окружающей обстановки, ведь полную опасностей и острых ощущений жизнь, в которую переносили читателей его репортажи, приходилось вести не только солдатам, но и ему самому.

Второго января 1897 года корабль, на котором поэт возвращался на родину с Кубы (блокированной американцами с моря), терпит крушение в нескольких милях от берега Флориды. Крейну удается уцелеть. Он и еще несколько матросов спасаются на шлюпке и целый день дрейфуют в открытом море, пока не приходит помощь. События эти нашли отражение в нескольких стихотворениях и рассказах, лучший из которых — «Шлюпка в открытом море» — признан классическим в жанре новеллы. Интересно, что Крейн предугадал выпавшие на его долю испытания: в стихотворении, включенном им в первый сборник стихов еще в 1894 году (но затем изъятом оттуда издателями), он писал:

Для моряка после кораблекрушения
Море было мертвенно-серой стеною,
Необозримой, совершенно пустынной,
На которой, однако, в эти роковые минуты
Ясно читались знаки,
Выдававшие беспощадную ненависть природы.

В результате этого приключения Крейн заболел пневмонией. Вылечившись (к сожалению, не до конца), он уезжает в Англию. С ним молодая жена, Кора, оставившая ради Стивена первого мужа. Молодые счастливы вместе; в Англии они ведут истинно богемный образ жизни, бесшабашно тратя деньги, силы и время. Их новый знакомый Герберт Уэллс приходит в ужас от «непомерной импульсивной расточительности этих молодых людей»[6]. Впрочем, Уэллс понимал, какого масштаба дарование Крейна. Не зря писал он впоследствии: «Крейн, несомненно, лучший писатель нашего поколения». Пока же «лучший писатель» занялся «выдачей на-гора» коротких рассказов, которые постепенно начали накапливаться у его английского литературного агента Джеймса Линкера. «Цена на них упадет, если их будет так много», — жаловался последний в письме к писателю. А деньги Крейну были, как всегда, нужны. Заглавная строка одного из его стихотворений: «Эй, тощий мой кошель» (№ 118) — могла бы стать лейтмотивом его жизни.