Третья истина

– Какой опекун? – на этот раз Виконт полностью развернулся к Семену. – Шутишь, очевидно? Брось эти мысли раз и навсегда. Александрин – почти взрослый человек, в опеке не нуждается. – Виконт снова повернулся к ней и строго посмотрел в лицо.– Я поговорю еще с тобой, куда, когда и как тебе ходить.

– А я, – с некоторым подобострастием, добавленным в голос специально для ушей Семена, отозвалась Саша, – никогда не поступлю так, как вам не нравится, Павел Андреевич. Я и сама знаю, как можно было избежать неприятности… Чтобы скоротать дорогу, пошла через проулок, а можно было вполне этого не делать. Если надо – буду всюду только с вами ходить.

Виконт, усмехнувшись на «Павла Андреевича», глянул на нее с иронией:

– Утешила чрезвычайно.

– А школа? Тут вы же не скажете – «сиди дома»? Будем вместе ходить? – Саша с удовольствием прикинула ежедневные проводы и встречи, но с сожалением вспомнила: – она, правда, не так уж далеко ...

– Со школой, разумеется, никаких препятствий чинить не стану. Требую осмотрительности. А в остальном… За ручку тебя водить совершенно не собираюсь.

Свободолюбивая Саша не позволила себе сильно расстроиться от этих слов и вскочила:

– Как раз собираетесь. Если не передумали… Нет? На Мойку! Вы же не отменили? Честное слово, это просто мелочь, я буду осмотрительной! Осмотрительнее всех на свете! Пойдете?

Семен всю заключительную часть беседы только меланхолично переводил светло-карие глаза с Виконта на Сашу и обратно и, в конце концов, установил элегический взгляд, на пресловутом граненом стакане.

– Пойдем.– Виконт на секунду взглянул на «Симуса» и предмет его вожделений, поднялся тоже рывком, сунул Саше в руку какой-то кусок, взял себе, и в мгновение ока они выпорхнули за дверь.

ГЛАВА 5. СЕМЬЯ И ШКОЛА.

…Здесь все куда-то торопились, сталкивались в длинных оштукатуренных коридорах обветшавшего дома, таскали взад и вперед множество вещей: от подушек и ухвата до глобуса и каких-то непонятных приборов. Два противонаправленных человеческих потока иногда распадались на группки, создавали водоворотики. Люди, шустрящие в этих потоках, были на удивление разнокалиберные – и по стилю, и по размерам. Мелькали крупные и мелкие фигуры обоих полов в старых гимназических мундирах, косоворотках, матросках и заплатанных штанах, в городских платьях и сельских кофтах со сборчатыми юбками. По сбитым ступеням топали сапоги, штиблеты, ботинки, калоши и даже, неожиданные в мае, валенки.

Саша нацелилась и выделила из этого, беспорядочно, на ее взгляд, снующего муравейника, толстогубого взъерошенного мальчишку добродушной наружности. Он только что снес вниз кипу чего-то мягкого и подпрыгивающей походкой возвращался к лестнице.

– Добрый день, – сказала Саша решительно, – что это здесь происходит? Разве сейчас не время уроков? И зачем вам в школе сковородки и утюги? Объясни мне.

Мальчик оглядел ее с нарочитой бравадой, за которой, видимо, крылась детская застенчивость, и определил, заикаясь:

– Ты н-новенький, я п-п-онял. Айда со мной. Тащить будем вместе, а н-н-овые у н-нас не в дик-к-ковину. У н-н-ас к-каждый день – н-новые. Я сам н-н-овый, н-на той н-н-еделе п-пришел. Меня П-петром звать. А теперь – бац, – и п-переезжаем. Нам п-п-помещенин-н-овое дают, мы в коммуну п-п-переформировываемся. Т-ты слышал, чего это б-будет? Это т-тебе не п-приходская, где линейками лупятся. Тут если учителя за л-лупцовку п-примутся, т-то и мы в от-твет лупить станем, п-потому что равноправие. Айда, п-парень, п-п-потом впишешься.

– Вряд ли мы их, хотя кое-кого из наших, гимназических, не-плохо бы!

– Петька! – грубовато окликнул срывающимся с баса на дискант голосом, оказавшийся рядом, длинный парень с тяжелыми надбровными дугами. – Обрадовался, что есть с кем лясы поточить? Бегом, там тряпки разные вязать пора и выносить. А ты кто такой? Наш? Беги тож, потом разберемся!

– Н-не стану я! – шепнул Петя, с чьим именем Саша смирилась с трудом. – Это п-платья д-девчоночьи разные, реквиззированные там… П-п-латки-б-банты… Они вечно меня… айда, где п-парты тащат.

– Платья… – у Саши чуть дрогнуло что-то внутри. Она – спартанка, она обходится минимумом, она не франтиха-барышня… Но она так давно не имела дело с платьями… с ворохом платьев, пусть даже приправленных непонятным и неприятным словом «реквизированные». – Много их? А где это… девочки, где этим занимаются? Покажи мне!

– А тебе зачем? М-мы же п-парты б-будем?

Но Саша уже приметила дверь, из которой вынесли кипу разноцветной одежды, и рванулась туда, бросив оторопевшему Пете:

– Я лучше – туда, я хорошо умею, я знаю … я хорошо сложу.

Девочки встретили влетевшую Сашу визгом. Они мерили вытащенную на свет божий летнюю одежду самых разных покроев и фасонов, и стояли, кто в трусиках, кто в рубашечках, кто в наполовину надетом платье. Саша закричала с порога:

– Ой! Сколько! А тебе подходит как замечательно!! – обратилась она с налету к луноликой девочке. Ее толстенная коса, сплетенная из плотных пшеничных волос, свободно струилась по платью из шотландки. Саша подняла эту косу и стала укладывать на затылок: