Третья истина

— Угадали… — она снова покраснела, оттого, что лжет.

— Я прикинул, что супник у меня в руках вызовет удивление домочадцев. Я его раньше по дому не носил! Ergo[49], придется ограничиться пайком.

Лулу не знала, что это такое, но поспешно кивнула и опять опустила глаза.

— Ты согласна? — Он помолчал, потом воскликнул:

— Да все в порядке, Александрин, не придавай значения! — и оживленно продолжал:

— Итак. Отныне, ежедневно таскаю из кухни провизию. Застигнутый врасплох, объясняю: «Люблю, знаете, помимо общих трапез, полакомиться в одиночку!». В результате меня начинают за глаза называть «обжора», возможно даже «прорва ненасытная». Те, кто подобрее, — «чревоугодник». Пусть! Я готов на этот позор… Александрин! Ну, улыбнись ты, это ж я для тебя стараюсь!

Вот этот самый человек, ласково ей улыбающийся, написал все те слова. Как там было?: «Я бы презирал себя, если бы остался»… Она с трудом заговорила:

— Нет, я уеду… я должна… Это некрасиво … перед вами, тут оставаться. Малодушно, нечестно…

— Разумеется, поедешь. Ты же почти взрослый человек… Все понимаешь… Но что ж нервничать так?.. Шутки мои подействовали?.. Репризы о комоде и провизии?

Он говорил с паузами, видимо, сильно удивляясь ее покрасневшему от стыда лицу и запинающейся речи… А она смотрела на него, будто увидев впервые. Никак не получалось соединить в своем сознании двух Полей — нынешнего и того мальчика, из письма. Как он может ни о чем не догадываться? Пусть бы спросил, что она тут делала без него, а то… очень страшно признаваться. Он доверяет ей, а она настоящий обыск тут произвела. Да, да, как Таня рассказывала, настоящий обыск, за который ненавидят сыщиков.

— Александрин, — Виконт направился было к двери, но вернулся, — ты обижена? Считаешь, я должен был сам принять решение, перевести тебя в другую школу? В другой город? Да пойми же, не имею я права вмешиваться в твою судьбу! Это я тебе уже серьезно говорю, как взрослой. Тебе сколько сейчас? Тринадцатый?

Лулу покивала:

— Нет, как я могу обидеться? Вы не думайте. Я сама решила, что поеду снова в город, что бы там ни было. Сама. Без фокусов. Я знаю, что у вас из-за меня одни неприятности, мне самой противно быть этой Александрой.

— Странное признание. Что оно значит? Давно тебе стало… м-м-м… неприятно быть собой? А, Лулуша? — он присел перед креслом, на котором она сидела, на корточки и взял ее за руки повыше локтей.

— Даже последний разбойник постыдился бы вытворять то, что я! — Если б он спросил, а что она такое натворила, она бы сейчас же ему рассказала о ящике секретера. Но он сказал:

— А, разобрался. Казнишь себя за необдуманный приезд? Зря. Соскучилась по дому, по мне, наконец. В этом нет ничего плохого. Я тоже рад тебя видеть. «Что бы там ни было» пусть тебя не страшит. Это я беру на себя. А у меня все получается великолепно!

— Правда, Виконт, у вас все получается великолепно.

— Я шутил! Я не настолько самовлюбленный субъект.

— Почему?

— То есть как «почему»? Считаешь, мне не хватает себялюбия?

— А если есть что любить? Это не себялюбие, а чувство собственного достоинства.

— Какие слова! Браво!

Лулу постепенно вовлеклась в разговор и мысль о письме куда-то отступила.

— Только в Ростове ничего не уладишь. Видели бы вы этих удавов. Разве что поменять их на что-нибудь приличное, но это же невозможно… Что же делать?

— Придумаем!

— Но вы сказали: «Все будет великолепно», я подумала, вы знаете…

— Знаю эффект, а не метод. Кстати, ты чувствуешь себя здоровой?

— Да, если можно ехать к господину Петрову и чувствовать себя здоровой…

В дверь постучали:

— Пал Андреич! Вы что, обедать у себя будете? Не спускаетесь чего-то?

— Да, Антонина, именно. Вы разобрались в моих желаниях лучше, чем я сам.

— Что говорите, не поняла я?

— Побольше принесите, Антонина, вот что я сказал. Теперь разобрали?

— Да, да, сию минутку.

— Все устраивается, как нельзя лучше! — он повернул кресло вместе с сидящей в нем Лулу спиной к двери и оперся о его спинку:

— Антонина — добрая девушка, но не в меру болтлива.

Через несколько минут вновь зазвучал голос запыхавшейся Тони:

— Пал Андреич! Вот! Я-то сразу сообразила, что к чему. Там хозяйка меня спрашивает, а что, говорит, мусье Поль не идет? А сама нарядная. И не Верку, а меня за вами послала. Чувствует, не любите вы ту… Я-то знаю, что не станете вы обедать внизу, когда не все в сборе… Ну, и говорю, сама, значит, за вас: «да он весь день по хозяйству, и в поля ездил, и в станицу, и туда и сюда, и, вроде, еще не вернулся…», а сама — на кухню и порцию приличную оставила.

— Весьма признателен.

— Приберу у вас, а, Пал Андреич?

— Антонина! Вы были так добры, принеся мне обед, а теперь намереваетесь создать невыносимые условия для еды.

— Ой, Пал Андреич, я же про потом говорю! Что вы, что вы, ешьте спокойненько! — Тоня замахала руками и отступила к двери.

— «Потом» я, разумеется, не возражаю. Хотя нет. Сегодня уже, пожалуй, поздно. Если не затруднит — завтра утром.

— Ага, хорошо! Все сделаю, как сказали…

Судя по звукам, Тоня вышла. Лулу выглянула из-за спинки. Виконт у стола тщательно делил обед на две части.