Третья причина

Однако именно сейчас все эти политические нюансы никак не интересовали полковника и, напрочь откинув мысль о каких-то там социалистах, поляках и самом пане Пилсудском, Иртеньев мягко притянул Ревекку к себе…

* * *

Лист дорогой шёлковой бумаги дрожал в руках у Иртеньева, буквы прыгали, и полковник больше не мог разобрать ни слова. Пять минут назад гостиничный «бой», маленький, шустрый японец вручил Иртеньеву запечатанный конверт.

Полковник, ожидавший Ревекку, дал мальчишке десять сэн на чай и недоумённо развернул послание. В первый момент Иртеньев просто не понял, кто ему может писать, и, только прочитав, начал машинально подносить лист к глазам.

От хибати разливалось тепло, за оклеенными бумагой рамами сёдзи сгущались зимние сумерки, и комнату с уже разложенной постелью освещала керосиновая лампа, стоявшая на маленьком лакированном столике.

Какое-то время полковник бездумно смотрел на язычок пламени, слегка подрагивавший за выпуклым стеклом лампы, потом взял себя в руки и ещё раз прочитал наконец-то переставшие прыгать строчки.

Дорогой Джек!

Когда ты получишь это письмо, я уже буду плыть на пароходе, в Корею. Я понимаю, это жестоко, мы с тобой были так счастливы, но, пойми, так нужно для нас обоих. Признаюсь честно, Джек. Всё это время я исподволь наблюдала за тобой и поняла, ты не тот за кого себя выдаёшь. Я остро чувствовала это, думала и только потом догадалась. Ты не свободен, Джек. У тебя наверняка есть обязательства, семья, дети. Обрати внимание, я тебя ни о чём не просила, а ты ничего не предлагал. Потому я так сделала, и пусть всё, что было, навсегда останется с нами. И ещё Джек, хочу, чтобы ты знал, уходя так внезапно от тебя, я просто убегаю от себя самой. Ещё раз прошу, пойми меня правильно, Джек, прости и прощай. Целую.

Твоя Ревекка.

Рука с густо исписанным листком бумаги бессильно опустилась, и внезапно Иртеньев почувствовал, как внутри него возникает звенящая пустота. Казалось, всё кругом оставалось прежним. Всё так же потрескивали угли в хибати, так же вздрагивал язычок пламени в лампе и так же дул ветер когараси за бумажными стенами сёдзи.

С пугающей ясностью полковник ощутил окружившую его пустоту, а затем ему вдруг вспомнились поблёкшие под инеем хризантемы, глядя на которые, он ещё утром любовался гостиничным садом, где голые ветви деревьев отбрасывали на землю причудливое переплетенье теней.

Пальцы Иртеньева сами собой разжались, и листок с тихим шорохом соскользнул на татами. Какое-то время полковник бездумно смотрел на огонь, потом загасил лампу, медленно опустился на постель и, откинувшись на приспособленный вместо подушки футон, уставился взглядом в потолок.

Сколько так прошло времени, Иртеньев не понял. Видимо, на какое-то время он впал в полусон, потому что ему показалось, будто письмо приснилось и стоит открыть глаза, как всё снова станет, как прежде.

Повинуясь этому чувству, полковник повернул голову, ожидая увидеть рядом голову Ревекки, но в ночном сумраке легко различалось, что футон пуст и, значит, его подруга действительно отправилась куда-то в Корею…

И, то ли окончательно поняв это, то ли просто под влиянием ночного морока, но полковник вдруг чётко осознал некое раздвоение. С пугающей чёткостью Иртеньев почувствовал, что сам он лежит на постели, а его второе я, как бы оторвавшись от тела, смотрит откуда-то сверху, вот-вот готовое исчезнуть.

Будто не он сам, а кто-то совсем другой Иртеньев протянул руку, нащупал в брючном кармане «бульдог» и медленно-медленно, находясь в какой-то прострации, вытащил револьвер. И так же медленно, уперев ствол в висок, нажал спуск.

Щелчок курка прозвучал оглушительно. Иртеньев зажмурился, ожидая, что в следующий момент окружающий мир рухнет, и его душа, окончательно оторвавшись от бренного тела, устремится к горним вершинам.

Но ничего подобного не произошло. Никакого грохота не последовало, и в наступившей тишине, продолжая ощущать тяжесть зажатого в кулаке «бульдога», полковник неожиданно понял: выстрела не было. Произошла обычная осечка.

Какую-то секунду Иртеньев ещё пробовал осмыслить, что же случилось, потом решительно прижал ствол поплотнее и тут вдруг почувствовал, как большой палец, которым полковник второй раз пытался взвести курок, предательски задрожал.