Третья пуля

Я наконец-то спустил Лона на тротуар и погрузился в людскую пучину. Везде, куда бы я ни посмотрел, разыгрывались скорбные сцены: истошно орала скрючившаяся негритянка, кругом было полно полиции, плачущих детей, рыдающих женщин, на лицах же мужчин я видел могильную боевую маску, столь знакомую мне по Вьетнаму и виденную многократно позже. Масса пешеходов переполняла улицу, движение автомобилей практически встало. Прибывало всё больше и больше полицейских машин, хоть место событий и без того было словно залито в янтарь сборища машин и людей, застыв окончательно. Оружие было наготове, прибыли федеральные агенты с томмиганами – или это была уголовная полиция Далласа во всеоружии? Не знаю, в кого они там собирались стрелять: может быть, рассчитывали, что красный снайпер в лёжке на шестом этаже книгохранилища обложился пулемётами?

Там и находился фокус всеобщего внимания, окружённый полицейскими, машинами и серьёзными федеральными агентами, нацепившими свои значки прямо на лацканы тёмных костюмов. Многие держали пистолеты наготове. Экипажи грузовиков с телевидения (в то время телевизионные новости находились в младенческом возрасте, и оборудование было громоздким), сумевшие протолкаться сюда, расставляли камеры и готовились снимать, так что я повсюду видел старательных репортёров как с местных каналов, так и сетевиков, нацеливающих объективы с треног (думаю, и Дэн Рейзер[234] где-то там был). Далее по склону были видны вооружённые полицейские на травяном холме, оказавшемся весьма кстати для того, чтобы расположиться там, а на всём зелёном просторе Дили кучковались группки людей, указывавшие то на высящееся книгохранилище, то на травяной холм. Никто не указывал на «Дал-Текс».

И шум… Не могу описать его точно, но словно бы каждый из тысяч людей невольно тяжко выдыхал, фыркал или стонал. Воздух был наполнен вездесущим гудением, но выражавшим отнюдь не внезапную радость, слышимую мною из офиса 712 в «Дал-Тексе», а некое низкое, утробное, будто бы животное ощущение. Вряд ли кто-то из присутствующих осознавал это, но звучавшие голоса выражали коллективное бессознательное чувство ужаса, сожаления и скорби. Никогда ранее я не слышал ничего подобного и теперь уже никогда не услышу.

Перевезя Лона через Элм, я двинулся по Хьюстон в сторону Мэйн сквозь шторм людей, опоздавших на вечеринку, но всё ещё намеревающихся присоединиться. Мы никому не были интересны за исключением одинокого полицейского на углу Мэйн и Элм,[235] который приметил нас в то время, как мы стояли в ожидании перерыва в потоке машин, чтобы перейти улицу. Я, наконец, отчаялся и уже было собрался продолжить путь по Мэйн, как он перехватил управление потоком и, свистя и уверенно распоряжаясь, предоставил нам возможность перейти. Я кивнул ему в знак признательности, он ответил мне тем же. Такова была наша единственная стычка с представителями правопорядка в тот день, и я ручаюсь, что через десять секунд полицейский о нас позабыл.

Пройдя по Хьюстон до Коммерс, мы свернули на неё. До «Адольфуса» оставалось порядка десяти кварталов, как случилось чудо: я остановил такси. Усадив Лона, я скомандовал ехать в отель. Таксист не мог заткнуться:

-Вы видели?

-Нет,– ответил я, чему следовало быть достаточным. Однако, как и любой виновный, я объяснил лишнего: – Мы с братом были у врача.

Он даже не заметил, вся голова его была занята тем, что произошло десять минут назад.

-Поверить не могу! А вы, мистер? Господи, вот это трагедия… такой приятный молодой человек, а жена его – та ещё штучка! Джин Симмонс и Дана Уинтер вместе, и ещё немножко Одри Хёпберн. Через что ей пришлось пройти, господи! Я по полицейскому каналу слышал, что ему точно в голову прилетело, ничего не осталось и…

-Так и объявили? Убили его?

-Не знаю. Боже, ну и каша…

Прорваться вверх по Коммерс заняло какое-то время, поскольку город был обложен практически везде, за исключением площади Дили. Но наконец-то мы прибыли в «Адольфус». Швейцар, мрачный, как и все вокруг, помог мне пересадить Лона из такси в кресло. Я заметил, что он недавно плакал.

Плач стоял и внутри, где несколько пожилых леди из разряда цветастых добропорядочных южанок сидели в уголке лобби. Две из них заливались плачем, остальные же две подсобляли им белыми носовыми платками. Я услышал, как кто-то спросил, будет ли отменено сегодняшнее вечернее шоу в «Столетней комнате».

-Выпить бы,– сказал Лон.

-Отличная идея,– согласился я.

Мы проехали через лобби мимо главной лестницы и лифтов в тёмный «Мужской бар», на удивление многолюдный и тихий, в котором главенствовал огромный чёрно-белый телевизор над зеркалом в центре. Мы нашли столик, откуда телевизор был хорошо виден и приступили к техасскому идиотизму с бутылочным клубом.

-Дженкинс,– назвался я официальным именем для прикрытия, под которым я был зарегистрирован. – У меня тут бутылка бурбона «Джим Бим», так что принесите-ка мне стаканчик чистого и воды со льдом.

Лон припомнил собственное боевое имя и заявил о принадлежащей ему бутылке «Саузерн комфорта», затребовав себе такой же стаканчик чистого и льда.