Третья пуля

Всё же Алек не был лишён разговорных способностей: в прошлом он был спорщиком и агитатором, человеком, всегда находящим что ответить. Так он сам себя определял: партизан-диалектик. Почему он даже не попытался выпутаться в разговоре? Ничего превосходящего его способности тут не было, да и должно же было сыграть свою роль самомнение, в котором он был заведомо сообразительнее какого-то копа?

С точки зрения Алека факт появления здесь полицейского всего через сорок пять минут после стрельбы и последовавшего хаоса и суматохи говорил о том, что этот человек является участником заговора. Кто бы ни подставил Алека – он либо сообщил властям о его адресе либо нанял профессионального киллера, переодетого полицейским, которому следовало напасть на Алека когда тот вернётся домой. Наверное, Даллас уже был наводнён убийцами, ищущими Алека и снабжёнными его именем, адресом, описанием и возможными местами появления. Человеку со склонностями Алека к паранойе и заговору несложно было бы сделать такой вывод.

Алек принял копа за убийцу, и тут же вся его жестокая натура расцвела в параноидальной ярости и страхе, его презрение к себе моментально сменилось ненавистью к окружающим, чем и объяснялся его следующий шаг, строго противоречащий принципу самосохранения.

Застрели Алек копа ради того, чтобы убежать, то он и бросился бы бежать переулками, срезая через дворы и отсекая преследователей, а затем вскочил бы в автобус, чтобы покинуть район как можно быстрее.

Но вместо этого он подходит к упавшему Типпиту и стреляет ему в голову. Из протокола вскрытия:

«(Пуля) вошла в правую височную долю мозга и прошла насквозь, разрушив мозговой ствол, повредив ножки мозга и вызвав обильное кровоизлияние, выйдя из мозгового вещества в шпорной извилине слева относительно срединной линии.»

Конечно же, он не стрелял в офицера Типпита. Он стрелял в меня.

Его жажда мести всё нарастала, он пробормотал: «чёртов жалкий коп», опустошая барабан от гильз и перезаряжаясь, после чего повернулся и пошёл дальше вверх по Паттон, затем вниз по Джефферсон, срезал через двор, где избавился от пиджака и снова вышел на Джефферсон, которая спустя полмили привела его к «Театру Техаса». Однако же, его абсурдная неумелость и тут вышла на первый план: его неуклюжие попытки скрыться вкупе с невнимательностью привели к тому, что несколько горожан проследили за ним, а один из них сообщил об убийстве в участок Типпита по радио в его машине. Другие двое взяли револьвер Типпита и самостоятельно пошли брать Алека.

Вскоре после этого в нескольких кварталах ниже по Джефферсон преследуемый выслеживающими его людьми Алек добирается до небольшого коммерческого района. Он считает, что ушёл от убийц (хотя даже не побеспокоился тем, чтобы как следует оглядеться) и теперь намеревается убраться с улицы. По странной логике своей свихнувшейся головы он ищет убежище, скользнув в «Театр Техаса». Полагаю, он надеялся на то, что его убийцы вынуждены будут покинуть улицы из-за множества полицейских, которые вскоре прибудут в этот район во множестве. Возможно, он подумывал сдаться, дождавшись вести о том, что «коп» был мафиозным убийцей и тем самым искупить свою вину, показав, что президента он не убивал, поскольку им манипулировали некие теневые силы неизвестного ему происхождения. Он мог рассматривать себя в качестве персонажа захватывающего фильма, успокаивая себя спасительными иллюзиями в те десять минут комфортной темноты кинотеатра. Столкновения с реальностью человек со столь ничтожными возможностями не выдержал бы.

Тут зажёгся свет: его отпуск продлился всего десять минут, копы приближались к нему с обеих сторон.

Имя я впервые услышал где-то в 74м или 75м. Я тогда был в Москве, работая под прикрытием одной из нескольких хорошо задокументированных советских личностей. Мне приходилось прибывать в Москву и покидать её под множеством различных масок, и хочу сказать, что это были отличные времена – едва ли не лучшие в моей жизни. Мы знали, к чему идём и делали хорошее дело, переламывая экономику и демографию в нужном нам направлении, так что надежда и оптимизм наполняли нас. Кроме того, Вьетнаму довелось утихнуть без того, чтобы там погиб я или какой-нибудь из моих сыновей, за что я вечно ему признателен.