Третья смена

Она резко поднялась и заскользила вдоль стены. Перед тем как завернуть за угол, остановилась. Внутри тяжёлым комом набухал страх. Стрекот безумных сверчков, песни, шёпот ветра в кронах, всё заглушил стук её собственного сердца. Она всё никак не решалась сделать шаг, заглянуть за угол – что, если он стоит с той стороны и ждёт? Она повела носом.

Воздух пропитался дымом, он путал другие запахи. Чертовка медленно заглянула за угол, и тут же вскинула голову – сверху беспокойно заворковали голуби. Шаг, замереть, снова шаг. Дверь в часовню была приоткрыта. Пахнуло ветошью и пылью. И чем-то резким, неуловимо знакомым, и всё же другим. Точно. Так пахла та женщина – жена Семёна Петровича. Только теперь запах напоминал смолу.

Чертовка медленно просунула голову в щель, на площадке было пусто. Запахло птичьим помётом. Вверх уходили ступени, теряясь в темноте. Лапы коснулось что-то мягкое, Чертовка тут же отдёрнула её и замерла. Это просто перо. Перья устилали пол, парили в спёртом воздухе. Одно приземлилось прямо на нос, липкое, вовсе не невесомое. Она смахнула его лапой.

– Здравствуй, киса. – Из-за двери шагнула тень. – Тебе не спится?

Странный голос для оболтуса. В нём чувствовались опыт и отстранённость, презрение и злоба. Чертовка хотела юркнуть обратно в щель, но не могла пошевелиться. Лапы будто опутало корнями или… водорослями холодными, липкими. Но он не двигался, не нападал. Всего лишь мальчик или уже нет?

– А может ты, как и я, голодна? – Он протянул руку. На ладони лежало что-то тёмное, неживое. Голубь.

Она по-прежнему не могла найти в себе силы убежать. А он продолжал:

– Хотя, кормят здесь хорошо. Тебе ли не знать, – он хмыкнул. – Вот только я не привык ко всем этим изыскам. Но, признаюсь, мне интересно. Так много людей я не видел с тех пор, как вошёл в деревню. К человеку человек, к зверю – зверь. Тогда я допустил ошибку, не рассчитал, не подумал. Вот и пришлось довольствоваться теми, кто остался. Твои братья погибли зря, в них совсем не было мяса. Но сейчас… я, похоже, выбрал правильного мальчика.

Он опустился на корточки, подпёр дверь спиной. Глаза Чертовки привыкли к темноте, и теперь она хорошо различала его силуэт.

Оцепенение проходило. Она медленно попятилась к лестнице.

– А он до последнего не верил. Не верил, даже когда я поедал его печень. Я видел его воспоминания. Город. Огромный. Живой. Вкусный. Осталось подождать.

Хвост коснулся ступени. Чертовка кинулась вверх, вылетела на круглую площадку. Несколько голубей взвились под купол. Но ей сейчас не до них.

К счастью, окно было открыто. Она прислушалась. Но за воркованием голубей и шорохом их крыльев она не могла разобрать других звуков. Разве что едва уловимый хруст…

Она прыгнула на раму окна, лапой попробовала холодный камень карниза. Один бок холодил камень, на другом шерсть обдувал ветер. Она выбралась на крышу веранды, перебежала на другую сторону. Костры по-прежнему горели. Дети прыгали через них, что-то кричали. Глупые. Неужели не чуют, что зверь теперь среди них?

Эпилог

Вагон покачивало. Мерный стук колёс навязывал сон, окунал в дремоту. В сумке было темно и уютно, но душно. Поэтому Чертовка высунула голову и потёрлась ухом о тёплый локоток.

Вера сидела рядом с окном, на коленях лежали несколько листов отсыревшей бумаги. Где она их нашла? Тихий, но отчётливый запах плесени и земли намекал на подвал усадьбы. Баба Нина часто посылала девочку туда, и она возвращалась с какими-то банками. Видать, нашла что-то ещё.

Запах сырости, однако, недолго властвовал над обонянием Чертовки. Потому что с другой стороны доносился яркий и манящий, тревожащий душу запах котлет. Рядом сидела баба Нина.

– … вишь ты какое дело, – взволнованно шептала она соседке. Та слушала, выпучив глаза, отчего брови скрылись под цветастым платком. – Прямо из окна вывалился, чертёнок. Из окна часовни. Тут-то и закрыли наш лагерь. Вот, возвращаемся с внучкой.

Вера при её словах о мальчике вздрогнула. Взгляд оторвался от записей, и она посмотрела в окно. Капли дождя ползли по стеклу медленно, лишь слегка отклоняясь при каждом покачивании вагона.

Интересно, о чём думает Вера? О записях? О Мише? Или об этом мальчике, Славе?

Мальчик. Память услужливо вспыхнула, вырисовывая бледное лицо, комками застывшую кровь и мух. Мух Чертовка помнила особенно хорошо. Они так изящно летали над Славой, путались в слипшихся волосах, заползали в щель между губами.

Над мальчиком, над мухами, над растерянным лицом директора хлопали крылья голубей.

Родители приезжали сплошным потоком. В окне огромной чёрной машины мелькнула довольная ухмылка Лёши. Кажется, ему надоело ждать – смерть Славы закрыла лагерь за неделю до конца смены. Большой город слишком манил зверя.

Чертовка не могла его винить, каждому зверю нужна еда. И несмотря на то что её электричка ползла в ту же кормушку, Чертовка больше не боялась зверя. Ведь когда клетка полна кроликов, зачем кому-то муравей?

Мальчик, воспитанный лесом

Ксения Суетова @gorod_naberezhnih

Глава 1