Третья версия

«И что она нашла в этом самодовольном хлыще?.. Впрочем, лучше поэта не скажешь: „Когда мы любим, мы теряем зренье"».

Соколова отошла от окна, села за машинку, включила магнитофон. Когда какие-то детали допроса не задержи­вались в памяти, Майя Борисовна останавливала ленту, перематывала обратно, прослушивала запись снова.

Вошел Белухин, встал на пороге.

— Товарищ следователь, привез. Она — в коридоре.

Соколова выключила магнитофон.

— Вы... сказали ей?

Николай опустил голову, переступил с ноги на ногу.

— Не смог... Думал — лучше вы. Как женщина — помягче, посердечней. Она такая хрупкая... беззащит­ная... В общем, не смог... Извините!

— Эх, курсант, курсант! Какую тяжкую ношу вы на меня взвалили.

Следователь подошла к шкафу, вынула оттуда платье, туфли, плащ, разложила все это на столе. Встала лицом к двери, загораживая вещи.

— Пригласите!

Белухин вышел и тут же вернулся, пропуская вперед Таню.

— Здравствуйте, — робко поздоровалась девушка. — Вы мне хотите что-то сообщить?

— Наберитесь мужества, Таня. Вам предстоит пере­жить большое горе...

— Скажите же наконец! Я больше не могу! Я не вы­держу! Что-нибудь с мамой? Она умерла?

Майя Борисовна подошла, положила ей ладонь на плечо.

— Ничем не могу вас утешить. Ваша мать погибла от руки преступника.

Остановившимися от ужаса глазами смотрела Таня на вещи матери. Подбежала, рухнула на колени, прижи­маясь лицом к платью погибшей.

— Мама! Мамочка! Как же это? За что? Как мне жить теперь?

28

Курсант Белухин вел машину, изредка поглядывая в зеркальце, где отражались сидящие сзади следователь Соколова и Татьяна Дорошина.

Майя Борисовна гладила ее руку.

— Знаю по себе, Таня, — в таком горе утешать бес­полезно. У меня тоже... муж погиб. Два года прошло, а рана все не заживает, все саднит.

— У вас, наверно, дети, вам легче. А я одна. Совсем одна. У меня никого больше нет, ни одной родной души. Есть только двоюродная тетка... где-то на Кубани.

— А отец?

— Он умер... погиб, когда мне не было и года... Мама!.. Мамочка!.. — Таня закрыла лицо руками, горькие, бес­помощные слезы текли по ее щекам.

Когда Соколова, Таня Дорошина и Николай Белухин вошли в дом, там уже работала оперативная группа, возглавляемая майором Лихаревым. Эксперты-кримина­листы тщательно осматривали полированные поверх­ности, стекла, перенося обнаруженные следы на следо-копировальную пленку.

Гостиная представляла собой картину полного раз­грома: все вещи из шкафов, секционных полок были вы­брошены на пол, тут же валялись в хаотическом беспо­рядке книги, посуда, мелкие предметы домашнего оби­хода. В углу белели черепки драгоценной японской вазы.

— Что здесь происходит? — испуганно спросила де­вушка.

Майя Борисовна бережно взяла ее под руку.

— Простите, Таня, что мы начали без вас, но в доме кто-то уже побывал — возможно, убийца вашей матери. Мы надеемся обнаружить его следы.

— Весь дом перерыт, — сказал подошедший Лиха­рев. — Преступник явно что-то искал. Но входная дверь следов взлома не имеет, замок открыт без отмычки. У кого еще были ключи от дома? — обратился он к де­вушке.

— Только у мамы и у меня.

— Таня, у Полины Гавриловны были какие-то драго­ценности? — спросила Соколова.

— Были.

— Где они хранились?

— У мамы в спальне. Наверху.

— Пойдемте, Танечка, покажете.

Идя к лестнице, ведущей на второй этаж, следователь критически оглядывала аляповатую обстановку: мебель дорогая, но разностильная, хорошие картины рядом с весьма посредственными копиями. Не квартира — анти­кварный магазин.

Таня стала подниматься наверх, за ней последовали Соколова и Лихарев. Белухин присоединился к работни­кам милиции, производившим осмотр гостиной.

В спальне Таня подошла к старинному бюро из крас­ного дерева, хотела выдвинуть средний ящик.

— Не надо, я сам! — опередил ее Лихарев и, надез перчатки, осторожно выдвинул ящик. Он был пуст.

Обращаясь к Лихареву, Соколова сказала:

— Юра, пригласи, пожалуйста, эксперта. Надо про­верить — не сохранились ли отпечатки пальцев? А мы с Таней пойдем побеседуем.

Скромная девичья комната Тани резко отличалась от безвкусно-вызывающего шика остальных помещений. Тахта, письменный стол, полка с книгами. На стене — портреты бородатых ученых, среди которых Майя Бо­рисовна, к стыду своему, узнала только Дарвина и Пав­лова. Большой аквариум, фотографии птиц и животных, развешанные по стенам, выдавали интересы и пристра­стия хозяйки комнаты — она перешла на второй курс биологического факультета.

Таня кормила голодных рыбок, следователь, сидя за столом, вела протокол допроса.

— Скажите, Таня, вас не удивляло, откуда в доме такие дорогие вещи? Такая роскошная обстановка?

Девушка взяла горсть корма, ручейком высыпала в аквариум.

— Я у мамы спрашивала, и не раз: «Зачем нам все это? Уже ставить некуда, а ты все покупаешь, поку­паешь...» «Глупенькая, — отвечала мама, — когда-нибудь ты поймешь меня. Ведь все это теперь наше! Твое! Навеки, навсегда! Этого у нас никому не отнять!»

— Что хотела сказать ваша мама последними сло­вами? — спросила Соколова. — Разве на ваше имуще­ство кто-то покушался?