Третья вода

Всю дорогу до аэропорта и сам перелёт Дмитрий воспринимал как дурной болезненный сон. Беспрестанно гнал от себя мысль, что это он во всём виноват, но она снова и снова возвращалась. «Нельзя было об этом рассказывать, нельзя было вспоминать о демоне, ты же знал, что он вернётся! Знал, что так будет! — горько пенял он себе, и тут же его рациональная часть возражала, — перестань нести чушь! То, что ты вспомнил и рассказал о своих детских страхах, никак не связано с тем, что Артур пьёт. Никак! Тем более, Света говорит, что он пьёт уже год или, может, больше. И если бы ты вчера промолчал, то это никак не изменило бы тот факт, что он начал напиваться ещё год назад!»

Но Дмитрий совсем не был в этом уверен. И когда рациональный человек в нём умолкал, негромкий, но настойчивый голос, не спеша, вкрадчиво шептал ему: «Изменило бы! Если бы ты молчал, всего этого не было бы, и ты это знаешь! Ты рассказал то, о чём говорить нельзя, и теперь сидишь и успокаиваешь себя, придумываешь правильные объяснения. Но, сколько бы ты не изворачивался, сколько бы ни придумывал убедительных оправданий, ты знаешь, что виноват сам. Нельзя будить лихо, пока оно тихо!»

В аэропорту Владивостока его никто не встречал, Артур был не в состоянии, а невестке встречать он запретил, отчасти потому, что был зол на неё (молчала целый год!), но в основном, чтобы Артур не оставался один, без присмотра.

Трап самолёта, аэропорт, такси, сливающийся в серый поток город за окном автомобиля, подъезд, ступени, третий этаж. Из морока он вынырнул перед дверью. Нажал на звонок.

Дверь открыла Света.

— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич.

— Здравствуй, — глядя на её уставшее лицо, на припухлости под глазами и горькую складку между бровями, Дмитрий понял, что не имел права злиться на неё.

Они сухо обнялись.

— Где он?

Она указала рукой в комнату:

— Там.

Дмитрий вошёл и увидел сына сидящим в кресле. Корпусом тот подался вперёд, локтями опершись на колени и свесив кисти рук между ног.

С первого взгляда Дмитрий всё понял: и о стадии опьянения, и о признаках необратимой деградации личности, но не это его поразило и заставило покрыться холодным потом. Он отчётливо ощутил, что в данный момент его сына, его Артура, которым он так гордился и которого так любил, здесь нет. Пустота дырой зияла в глазах покачивающегося существа.

Бессильно откинувшись в кресло напротив сына, Дмитрий устало закрыл глаза рукой в немом жесте отчаянья и в следующий миг замер, скованный ужасом. В тишине комнаты, торжествующий голос, который он сразу узнал, несмотря на толщу прошедших лет, произнёс, а возможно, призрачным эхом из прошлого прозвучал в его голове: «Он — мой!»

***

Когда человек находится в крайней степени отчаяния, в обстоятельствах, когда ему не откуда и не от кого ждать помощи, и дух его достигает дна в своём падении, тогда он становится способным поверить в невозможное, во что-то чудесное, могущее принести избавление от тяжких горестей. То, что ранее он отмёл бы с негодованием или с презрительной усмешкой, предстаёт перед ним в ином свете. Так уж устроено в нас природой или богом, что вера в невозможное, в чудо просыпается в нашей душе только перед лицом опасности или беды — столь грозной, что простыми методами и решениями её никак не разрешить. И только перепробовав все рациональные способы и варианты, убедившись в бесплодности всех попыток, мы обращаем свой взор в область неведомого, пытаясь нащупать то, что ранее никогда даже не допускали к существованию. В этом неведомом, в этой вере в заветное чудо, как в густом тумане, полно неизвестности и нет никаких гарантий, что мы нащупаем дрожащими руками именно то, что так истово искали.

Но, что там точно есть и присутствует с первых шагов, как мы ступили на эту тропу, так это — надежда. И далеко не многие способны понять, что эта надежда, когда в ней уже со всех сторон отказано, уже сама по себе тоже есть чудо.

Дмитрий слушал старика и одной своей частью понимал, что при других обстоятельствах он счёл бы всё, что тот говорит — бредом или дешевой комедией. Но эта его часть была мала и немощна по сравнению с той его частью, что жадно внимала каждому слову старого знатка.

— Ты не виноват, что так случилось, — говорил старик, — не вини себя. Это зло пришло в вашу семью не по твоей воле или недосмотру. Но в твоей воле его остановить. И ты единственный, у кого достанет сил с ним совладать.

— Что это значит? — спросил Дмитрий.

Старик тяжело вздохнул.

— Это действительно одержимость. Злой дух, вечно голодный демон, он давно преследует твою семью. Ларьва — так его называли в старину.

— Ларьва? — Дмитрий попробовал на вкус незнакомое и, как ему показалось, несерьёзно звучащее слово.

— Ларьва, или лярва, у него много имён. Разные народы называют их по-разному. Ларьвы — демоны низшего уровня, но они чрезвычайно сильны и унесли жизней гораздо больше, чем самые страшные эпидемии, прокатившиеся по земле. Избавиться от них очень тяжело, а для слабых волей людей невозможно.

Старик замолчал ненадолго и сказал устало:

— Сын твой слаб. Сам он не справится.