Третья жена

– Судя по твоим анализам, вероятность очень велика.

– У нас ушло тринадцать месяцев, чтобы зачать Бью. А мне было тогда только тридцать восемь.

– Брось, Кэролайн, при чем тут это? Какая разница?

Кэролайн со вздохом прислонила ко лбу край своей рюмки с бренди.

– Ты прав. – Кэролайн медленно подняла голову. – Прав.

– Хочешь еще ребенка – скажи об этом по крайней мере своему мужчине.

– Так ведь в этом все дело! Кажется, я больше не хочу рожать. Как подумаю, что в пятьдесят буду торчать у детской площадки и все будут принимать меня за бабушку… Не желаю кормить по ночам, покупать новую коляску, петь колыбельные и все такое прочее. Просто мне хочется… Сама не знаю чего. Ребенка, но при этом ничего не менять. Понимаешь? Чтобы его появление всех осчастливило, а все остальное осталось по-прежнему.

– Если хочешь знать мое мнение, не похоже, чтобы ты все хорошо обдумала.

– Я и не обдумывала. Я подчиняюсь животному инстинкту. Стоит включить мозги, и все разваливается, возникает неаппетитная каша, голова пухнет и вот-вот лопнет. Ты через это проходил, Эдриан. И собирался снова пройти через это с Майей. Как ты себя уговорил?

– На что я себя уговорил?

– На то, чтобы заварить всю эту кашу.

Эти резкие слова повисли между ними, как застывший в воздухе град.

– Я никогда не считал это кашей. Дети – не каша.

– Я не об этом. Вот, например, я была у мамы одна, мы жили с ней вдвоем, и я наблюдала за другими людьми: двое родителей, двое детей, такой аккуратный квадратик. Я до сих пор инстинктивно вижу семью именно такой. У меня до сих пор ощущение, что я нарушила какой-то фундаментальный закон природы, создав семью с человеком, у которого семья уже была. Не уверена, что могу снова поступить так же. Вставить новую спицу в колесо. Новую строчку в таблицу. Понимаешь? Как у тебя это выходит, Эдриан? Как ты умудряешься считать, что все нормально?

Эдриан смотрел на нее во все глаза. Ему никогда не приходило в голову, что что-то надо считать нормальным, а что-то нет. Он никогда не думал, что необходимо как-то оправдывать для себя принятые решения. Жизнь, как река, сама приносила его к этим женщинам. Судьба дарила ему этих детей. У всего происходившего было название – любовь. Ты просыпаешься, ешь, работаешь, любишь, спишь. Если вдруг оказывается, что ты любишь не того человека, то приходится вносить поправку, полюбив другого. Он не чувствовал вины, которую чувствовал бы католик. Бывшие жены его не возненавидели. Все дети его любят. Из-за чего, спрашивается, убиваться?

– Как можно горевать из-за того, что у тебя были хорошие семьи?

Кэролайн удивленно заморгала.

– Ты серьезно? – Она снова превратилась в Снежную королеву.

– Совершенно серьезно. Правильного пути не существует. Как и неправильного. Главное, чтобы никто не пострадал. Чтобы никто не умер.

Глядя ему в глаза, Кэролайн накрыла его руку своей и произнесла тихо, но твердо:

– Ты ничего не забыл, Эдриан? Майя умерла.

Эдриан тяжело вздохнул.

– Не по моей вине.

Она медленно убрала руку и откинулась назад, не спуская с него глаз. Казалось, Кэролайн может многое ему поведать. Но она не поведала ничего.

31

Люк забарабанил кулаками по ручкам кресла, в котором сидел. Билли вздрогнула и вопросительно уставилась на него. Ну и болван! Круглый дурак! Он бросил свой мобильный телефон на столик и застонал.

Ну почему он это допустил? А именно так и произошло: он позволил этому случиться. Да, он не имел отношения к серии событий, уложивших Шарлотту в его постель (строго говоря, не в его, а в отцовскую постель) в субботу вечером, пока отец сидел у Кэролайн с детьми. Это стало результатом его покорности, уступчивости.

Вечером в пятницу она написала ему на Фейсбук: мол, завтра приеду в Лондон, не желаешь встретиться? Люк поспешил ответить «нет» и объяснил свой отказ семейными обязательствами, надеясь, что этим поставил точку. Но ровно в 12.30 – он был еще не одет, даже зубы не успел почистить – раздался звонок в дверь, и перед Люком предстала Шарлотта, сияющая, разговорчивая и решительная.

Она настояла, чтобы он ее впустил, сделала ему салат, откупорила бутылку холодного белого вина, извлеченную из плетеной корзинки под болтовню о всевозможных происшествиях в ее жизни. Шарлотта ничуть не удивилась, что застала Люка дома, вопреки его утверждениям о неких семейных обязательствах, не испытала никаких угрызений совести из-за того, что ее появление могло быть нежелательным.

Она отправила его умываться и одеваться, и он послушался, как домашняя собачонка. Потом был ланч в садике, кошка Майи урчала у Шарлотты на коленях, из мягких губ текли нескончаемым потоком слова, слова, слова.

Из тех обрывков информации, что просочились сквозь выставленный им оборонительный заслон, Люк уяснил, что Шарлотта вернулась в Лондон, чтобы продолжить поиски мифического платья подружки невесты, что она так этим озабочена, что даже худеет, и что если она все-таки отыщет подходящее платье, то в день торжества оно будет ей не впору: оно попросту с нее свалится!