Третий брак

Да что же это такое, господи боже мой! – вздрогнула я. Они и до этого дошли? И я уже почти повернулась, чтобы выйти так же бесшумно, как и вошла, но внезапно дверь ее спальни распахнулась, и оттуда вырвалась кира-Экави, растрепанная, в порванном платье, грудь вывалилась наружу, почерневшая и съежившаяся. Только в эту секунду я вдруг отчетливо осознала, как сильно она постарела со времени нашей первой встречи, тогда она была аппетитная и крепкая, едва разменяла пятый десяток. Завидев меня, она окаменела, словно встретившись взглядом с Медузой или с моим призраком. Но когда до нее дошло, что это действительно я, Нина, ее отпустило, и она всем телом навалилась на створку двери, тяжело дыша, как будто вырвалась из рук тысяч преследователей и могла наконец в безопасности перевести дух. «Нина! – выговорила она одними губами. – Нина! Слышала, что он мне сказал? Да думала ли ты хоть раз в своей жизни, что услышишь такое? И ведь это уже не первый раз. Я тебе не говорила. Стеснялась тебя… Он побил меня, Нина… Ты – свидетель… Мой Димитрис, мой малыш в матросском костюмчике, меня побил… Из-за девки… Из-за чертовой сучки…» И разразилась рыданиями. Я помогла ей дойти до кухни. «Не переживай ты так, – говорю. – Постарайся успокоиться. Иди, ополосни лицо… Ну, Димитри, – еле выговорила я, вернувшись в прихожую, – позор тебе. Что тут скажешь, такого я от тебя вообще не ожидала. Если бы она мне об этом рассказала, ни за что бы не поверила. Решила бы, что она преувеличивает. И мне-то еще казалось, что ты способен на благородные чувства. Да ты что, не видишь, что от нее и половины уже не осталось, что она скоро умрет?» – «Не бойтесь! – отвечает. – Не умрет. Сначала меня угробит…» – «Отлично, – говорю я. – И это что же, дает тебе право так с ней разговаривать? Даже если ты прав, это – лучший способ общаться с матерью для человека, который, как ты, прочитал свои пять книг? В конце концов, – продолжила я, – подумай, сколько она за тебя перестрадала». – «Ей нравится, – и он посмотрел на меня в упор, – ей нравится страдать. Ей нравится, что я на нее ору, она жить не может без скандала, он для нее вместо хлеба. Так что она специально меня провоцирует…» Попутно он пытался привести в порядок свои пижамные штаны. Они были расстегнуты, так что наружу вываливалось все его хозяйство. «Она у меня уже в печенках сидит, госпожа Нина, – прошептал он. И он был настолько изможден от голода и наркотиков, что на его шее жилы проступали так, будто они были не под кожей, а на ней. – Она вламывается к нам не постучав! Я уже не смею обнять свою жену! Она устроила нам психическую войну. Она предпочитает меня мертвым, чем любимым собственной женой! Она даже паек от нас прячет! Мы голодаем, госпожа Нина, голодаем!..» – «А вот в это я ни за что не поверю!» – взорвалась я, хотя в глубине души чувствовала, что это очень даже может быть правдой. Я ее уже изучила, знала, что она вполне способна и на благороднейшие движения души, и на самые гнусные поступки. «Ни за что не поверю, – повторила я. – Я знаю, она любит тебя больше собственной жизни…» Он нетерпеливо тряхнул головой. «Да что я вам тут сижу объясняю… вам не понять… вы не знаете всю историю…» – «Напротив, – говорю я ему, – именно потому, что я все знаю…»

Но он не дослушал. Вошел в свою комнату и запер дверь. Я услышала, как он говорит что-то Виктории вполголоса. Тем временем из кухни вернулась кира-Экави, умытая и посвежевшая, с новыми силами. Она наклонилась и подобрала с пола свой гребешок, который, видимо, выпал в разгаре битвы, собрала и заколола пучок. Ее лицо пылало, как если бы у нее был жар, но движения ее были такими спокойными, будто ничего, ровным счетом ничего не происходило. Она расположилась в кресле и какое-то время молчала. Думала. Затем, словно только сейчас наконец приняла окончательное решение, начала: «Все, надоело, ничего больше не хочу, Нина! Ни к чему мне этот чертов наркоман в моем доме! Он мне больше не сын!..» Из комнаты снова донесся шепот Димитриса, который продолжал разговор с Викторией. Глаза киры-Экави сверкнули. Она развернулась к закрытой двери: «Я тебя больше здесь не желаю! С этой минуты ты не сын мне! Если есть у тебя хоть капля достоинства, чтоб в эту же секунду собрал свое рванье и вон отсюда!..» – «Хватит, – попыталась я вмешаться, – прекрати и ты тоже…» – «Да что же это за злосчастье, – запричитала она. – Что же это за злосчастье на меня навалилось? Поймала вора, я его пускаю, а он меня нет… Ты понял? – снова завизжала она двери. – Ты больше для меня не существуешь! Умри! Сдохни! Да как ты посмел, гаденыш, поднять руку на свою мать, которая годами проливала кровь за тебя, которая дня хорошего не видала с тех пор, как ты родился, которая мужу своему и детям стала злейшим врагом, все тебе в угоду!..»