Третий брак

Но, поняв, что Димитрис не намерен отвечать, обратилась ко мне: «Нина, я хочу умереть…» Она сказала это спокойно, но так решительно, что у меня волосы на голове зашевелились. На этот раз спектакля не было, она хотела умереть не ради красного словца, но всем сердцем. «Да ты опомнись, кира-Экави, – зачастила я. – Приди в чувство, потерпи еще немного. Не думай, что тебе одной так плохо! У нас у всех нервы на пределе. Одному Богу известно, как я сама еще не свихнулась. И я, как и все люди, надеюсь, что мы еще увидим майские деньки. Да вот, пожалуйста, – говорю я, лишь бы что-нибудь говорить. – Итальянцы капитулировали, где бы они там сейчас ни были. И немцы сдадутся. И они за все заплатят, что нам сделали. Да мыслимое ли это дело – пройти через столько бурь и бесславно затонуть, когда вот она уже, мирная гавань? Когда наконец-то кончится война, все успокоится, и ты наконец-то воссоединишься со своими детьми, будешь вспоминать все это как дурной сон. Ты подумай, сколько миллионов людей погибло за эти три-четыре года… А вы все по крайней мере, постучу по дереву, живы…»

Она впилась в меня взглядом и начала выстукивать дробь по крышке стола. Несколько минут мы провели в безмолвии. «Хочешь, – говорю ей, – переночевать у меня сегодня? Я постелю тебе на полу, как в прошлый раз». Она отрицательно покачала головой. Я посидела еще немного, но не знала, что сказать. В том, как все обернулось, не то что я, даже сам Господь Бог не мог бы ей помочь. Я поднялась и взяла со стола пакет с жакетом для Клио. «Ты правда не хочешь уйти со мной? Может, мне остаться сегодня здесь? Мне кажется, у тебя жар». – «Не бойся, – ответила она с легкой гримаской, – ничего у меня нет. Когда придет мой час, я тебя предупрежу…» Вся эта история произвела на меня такое тяжелое впечатление, что страшнее кошмаров, чем этой ночью, у меня еще не было – и все какие-то особенно гнусные и непристойные. Снился мне папа, совсем голый, бедный Андонис, который плакал, точь-в-точь как в нашу первую брачную ночь. Приснился и Димитрис, или, точнее, бродяжка, который был как бы Димитрис, и по всему его телу ползали вши. Вдруг он начал уменьшаться, уменьшаться, пока не превратился в комочек размером с орех, не больше. Тогда появилась полуголая кира-Экави, руки сгибаются под тяжестью золотых браслетов, волосы распущены по плечам, а в руках бубен, прямо картинка с шарманки, и давай танцевать…

Через несколько дней она пришла и рассказала, почти мимоходом, как если бы это была совершенно неинтересная новость, что Виктория снова исчезла, как и в прошлый раз. Но в отличие от того, что случилось тогда, теперь, сколько Димитрис ни искал, найти так и не смог. Позже он услышал, что ее видели в Салониках, и бросился на поиски туда, но уже было поздно. За это время немцы собрали всех евреев и отправили в Польшу. Когда он осознал, что потерял ее навсегда, вернулся в Афины и снова сел на иглу, но не как когда-то, чтобы забыться, а как человек, который бросается с последнего этажа, чтобы покончить с собой. Когда его взяли за какую-то мелкую кражу и снова посадили в тюрьму при больнице Спасения, он трижды вскрывал вены, у него, прости господи, начали выпадать зубы, и он гадил под себя, как младенец. «Ну, пиши пропало и с этим! – сказала я тете Катинго. – Помрет, как помер и Динос, и как же жалко, не таким уж он был скверным мальчишкой…» Тетя Катинго скривилась. Я знала, о чем она думала. Но я никогда не считала себя вправе судить кого-либо, никогда не спрашивала, что да как. Только возносила хвалы Господу, кем бы он там ни был, что он пощадил маму и вовремя наслал на нее катаракту, чтобы она не увидела, как Динос заживо разлагается. Что бы она там ни узнавала, но всегда трудно представить, что происходит, если мы не видим этого своими глазами.

Но кира-Экави, которая полжизни прожила в непрестанном страхе, что она потеряет своего сына, теперь, когда было яснее ясного, что конец не за горами, не хотела в это верить. Именно потому, что не было уже никакой надежды, она надеялась сильнее прежнего, что Господь свершит свое чудо. Верила, что теперь-то, когда дела приняли нужный оборот и злой демон Виктория убралась восвояси, надо было только помолиться посильнее. Теперь они смогут начать с того момента, где их жизнь остановилась после объявления войны. И только молитва помогла, что его снова заперли в тюрьму, да еще такую, которая одновременно и больница, и в этой тюрьме он будет надежно заперт от наркотиков и чертовых баб, которые ему все кости проели, от немцев и ЭАМ (он еще и с ЭАМ связался). А когда война наконец-то кончится и он выйдет из тюрьмы, у них начнется новая прекрасная жизнь. Так она думала, и я ее не осуждаю. Разве все мы не навеваем себе такие же сны золотые? Каждый был уверен, что тот, кто ухитрится выжить в этой бойне, будет есть золотыми ложками с золотых тарелок.