Третий брак

И, конечно же, из-за этого любопытного отождествления моей матери с Салониками, возникали и становились все сильнее и все остальные связи, что соединяют людей с местами, где они появились на свет. Здесь, на улице Никифора Фоки, в двух шагах от Белой башни, я нацарапал грифелем свои первые каракули. Здесь услышал первые звуки. Спел первую песню – «Рамону». Выучил первое стихотворение – «На перечное дерево забрался я легко, нарезать перца я хотел…» Где-то здесь то ли во второе, то ли в третье лето моей жизни я впервые посмотрел кино и оказался совершенно потрясен этой тайной, воспроизведением тебя самого, как это так получилось, что на черно-белой бумаге появлялась птичка.

Здесь, в Салониках, я понял, что есть люди, которые страдают от голода сильнее, чем мы, и что наши дома – настоящие дворцы по сравнению с их жалкими бараками для беженцев. И что есть какие-то враги, которые, если не будешь сидеть тихо как мышка, придут и зарежут тебя своими ятаганами или воткнут в тебя иголки, чтобы выпить твою кровь, – так я обретал классовое и национальное самосознание. Здесь, в Аретцу и Агия Триада, я впервые погрузил свое тело в эгейские воды. Здесь впервые познал эротическое возбуждение – и это произошло совершенно не так, как я в целях исключительно эстетической завершенности описал в «Первом воспоминании». Здесь, где-то в Папафи, я со страхом, но и с огромным любопытством впервые увидел мертвого человека, говорили, что он был генералом, в черном гробу его лицо и руки казались отлитыми из свечного воска. И именно здесь, в этом втором крупнейшем городе византийского мира, который со всеми своими бесчисленными церквями словно бы источал аромат ладана, я услышал и прошептал первые молитвы моей религии, с которыми, хочу я того или нет, когда-нибудь вынесут и мое тело.

С того времени прошла почти половина столетия. Я пережил многое и многому научился, и даже кое-что из этого значительно лучше, чем то умели в те времена «большие». И все это я получил не от матери и не от Салоник, но от многих людей и всего мира. Однако же все началось отсюда, поскольку здесь я родился и здесь провел первые шесть лет своей жизни, годы, которые, как говорят, накладывают на нас неизгладимый отпечаток.

Поэтому и всем, что я люблю и что ненавижу, что делало меня счастливым и что ранило и продолжает ранить, я обязан и буду должен в основном моей матери и Салоникам.

Итак, каждый раз, когда мне случается оказаться в этом городе, меня не только ошеломляют противоречия между «тогда», каким оно замерло в какой-то момент в моей памяти, и «сейчас», – и правда, кажется даже, что и Белая башня как будто ушла далеко от морского мифа и теперь ступает на сушу действительности. Наряду с этим меня охватывают и другие – такие же странные ощущения.

Я брожу по улицам, незнакомец в толпе незнакомцев, и думаю: как странно! Родиться и здесь и иметь так мало друзей в этом месте! Знать своих родственников – и быть знакомым им – только понаслышке! И они, и столь многие остальные не знают меня настоящего, но воспринимают скорее как часть мифа – как и я ощущаю Салоники! Этот город мой, и я принадлежу ему, но приходят мгновенья, когда я смотрю на него как чужеземец и он поступает со мной как с посторонним!

Но что поделать? Такова во всем моя судьба: я отсюда и в то же время чужой. Я не имею в виду, что нигде мне нет места, – вовсе нет! Но я принадлежу к чему-то и одновременно не имею никакого отношения. Как будто бы я раздроблен на мельчайшие части, мое целое составляют противоречия, и я парю между мирами…

Но я не жалуюсь. Потому что не только не сделал ничего, чтобы изменить то, что было предначертано, но и, напротив, возделал этот сад. Так или иначе, иногда – в минуты горечи, когда, как и все люди, я тоже хотел бы, чтобы можно было переписать жизнь заново, – мне кажется, что рано или поздно, но я тоже найду свое утраченное единство: в тот момент, когда конец встретит начало и так замкнется круг. И я снова стану цельным и простым – каким был тогда, когда меня записали в актовые книги[85] города.

Вместо венка

[86]