Третий брак

Тогда же началась история со стипендией Фонда Форда, которая вызвала позднее столько шума. Я говорю о ней только потому, что и в этом случае, пусть косвенно, но моя жизнь оказалась связанной с Сеферисом. В Афины, и уже не в первый раз, приехал председатель фонда. За несколько лет до переворота такие стипендии от фонда получили Театр искусства Куна[80] и Общество народных танцев Доры Страту[81]. На этот раз председатель фонда поинтересовался у помощника атташе по культуре их посольства, кто из греческих писателей был достоин, по его мнению, и в то же время нуждался в финансовой поддержке. У того не было никаких идей, а его секретарь Кэти Миривили[82] была в больнице. Тогда он посоветовался с нашими общими друзьями, Йоргосом и Лидией Василиадисами, и они предложили меня.

Я встретился с ним в «Бразилиан» и мы болтали о том и о сем. «Вы уверены, – сказал я ему в конце встречи, – что хоть когда-нибудь дадите стипендию мне, мне?» Он улыбнулся: «Нас не интересует ваша личная жизнь, только ваше творчество». И я согласился подписать официальный запрос. Но теперь ко всем прочим моим волнениям присоединилось еще и это – а вдруг случится что-нибудь непредвиденное, и они ничего мне не дадут. Боль в желудке, которая мучила меня уже довольно давно, усиливалась, а я по-прежнему так и не обращался к врачу. Как-то днем на выходе из кафе «Зонарс» я столкнулся с Наносом. Он был в ярости. «Я пошел к Сеферису, – рявкнул он, – чтобы он написал рекомендательное письмо Алеку (Алеку Схинасу, который хотел получить грант в фонде Д. А. Д.), и этот чертов старик мне отказал, будь он неладен!» Теперь-то я знаю, что это рекомендательное письмо он все-таки дал – благодаря вмешательству Иро Ламбру. «Ты же знаешь, все они – тунеядцы!» – сказал Сеферис. Но он был неправ – особенно в том, что касалось милейшего, глубоко травмированного Схинаса, и Иро возмутилась: «Йорго, дорогой, да перестань уже!» На что он вздохнул: «Ну что с тобой поделаешь! И ты туда же».

Мы поднялись с Наносом до Колонаки. «Нанос, – заметил я, – а мне даже в голову не пришло попросить у него рекомендательное письмо для Фонда Форда». И не только у него. Я и Лоуренсу не послал ничего из тех моих работ, что были переведены на английский. «Нечего и думать, – отозвался Нанос. – Тебе-то он сразу же все напишет». Я позвонил Сеферису. «Приходи завтра после обеда, и напишем вместе», – ответил тот. Он написал письмо от руки и дал, чтобы я перепечатал на машинке и принес ему на следующий день подписать. «Уж я знаю, – засмеялся он, лукаво посматривая на меня, – завтра ты побежишь делать с него копии». Я запротестовал. Но на следующий день пошел и сделал копию – и она хранится у меня и по сегодняшний день. Затем я отправил письмо и приготовился к ожиданию. Прошло два месяца, потом три. Как-то вечером я шел по улице, у меня началось кровотечение из желудка, и я попал в больницу. Когда вышел, мне позвонили и сказали, что стипендия моя и что это не две-три, как я предполагал, а пятнадцать тысяч долларов.

«Ну и что ты теперь будешь делать с такими деньгами?» – поинтересовался Сеферис, когда я пришел поблагодарить его. «Я бы хотел уехать как можно дальше». – «Почему бы тебе не взяться за работу и не начать писать?» – «Не могу». Он печально покачал головой: «Я тоже… Постарайся по крайней мере быть готовым, когда время придет…» С этих пор мы стали видеться еще чаще. В августе я заехал за ним, его женой и внучкой, и мы поехали в Ирэо купаться. Он не жаловался, что я гоню как сумасшедший, но сделал замечание из-за того, что я курил: «Ты слишком много куришь. Постарайся воздерживаться от этого, хотя бы когда ты за рулем». Он повернулся к жене, сидевшей на заднем сиденье: «Я же не курил, когда вел машину, Маро, или курил?»