Третий брак

Она злилась, что я не вожусь с ее дочерью. Господи, прости, но более безобразного ребенка я в жизни своей не видела. Голова у нее была как бутылочная тыква. “А что, у меня нет права возиться с каким хочу ребенком? – говорила я ей. – Тебе-то кто мешает самой взять свою дочь да и приласкать ее?” Она выходила из себя. Говорила мне, что я слаба по части мальчиков, что от мальчиков я когда-нибудь и получу по полной, что все эти мои ласки да заботы погубили Димитриса, что, когда она была маленькой, я ее била без всякой на то причины, потому что ревновала. Без причины! Я вот однажды сяду да расскажу тебе все, что она вытворяла, пока была маленькой, так у тебя волосы дыбом встанут. “Ты ко мне ревновала!” – твердила она. Это я, Экави, ревновала к Елене? Со смеху лопнуть! “Ты была сумасшедшей истеричкой, поэтому отец тебя бросил и ушел к Фросо!” И слово за слово начинался скандал, да такой, что нас вся округа слышала. И если до этого ни хозяин, ни его жена не говорили мне ни слова, то через два месяца он меня остановил и очень вежливо сказал: “Госпожа Лонгу, вы знаете, что до сегодняшнего дня я не вмешивался в ваши разногласия с моей женой. Я знаю, что она женщина немного нервная и вспыльчивая. Кроме того, я взял за правило не вмешиваться в женские склоки. Но вот проблема гостей, госпожа Лонгу, проблема гостей… Хорошо бы, чтобы мы с вами больше не возвращались к этому вопросу…” Я не знала, куда девать глаза. Не знала, что ответить. Долгих им лет жизни, но их было трое. “Как бы там ни было, она вот-вот закончит свой дом, господин Маргаритис, – говорю ему, – только вот отделка осталась. Потерпите немного. Как вы знаете, – продолжаю, – ее муж умер и оставил ее с двумя сиротками”. А что я должна была ему говорить, чтобы разжалобить? Как мать, я должна ей помогать… Елене же я снова ни словом не обмолвилась об этом разговоре. Только с Поликсеной и обсудила. “Будьте готовы найти новый дом, – вот что она мне сказала, – или я должна сделать и эту работу?” Бедная Поликсена! Она всегда была мужчиной в доме. Приносила мне весь свой заработок. И мало всего этого, так я вдруг обнаруживаю, что Елена связалась с дантистом с нижнего этажа! “Не ты ли мне говорила, – заявляет она мне со своей обычной наглостью, – что надо найти себе порядочного молодого человека, выйти замуж, чтобы мои дети не остались без отца? Чего ж ты теперь бесишься?” Ты поняла, Нина, она имела бесстыдство надо мной же и смеяться. “Слушай, ты за кого меня принимаешь, а? – говорю ей. – Что, других мужчин больше нету, все как один повывелись? Надо тебе связаться именно с тем, кто живет в нашем доме, чтобы хозяйка узнала и вышвырнула нас отсюда в полсекунды?” Но, разумеется, я была вынуждена проглотить и это. Ладно, сказала я самой себе, в конце концов, давай посмотрим, что из этого дела получится. Вполне вероятно, что она его окрутит, тогда и она успокоится, и мы от нее избавимся. Однажды, днем уже, часов пять было или полшестого, прибегает ко мне Софитца и говорит: “Я ненадолго, у меня проблемы с Риной. Я тебе потом об этом расскажу. Я буквально на секунду залетела, чтобы узнать, что тут с тобой происходит, что это тебя так давно не видно, не слышно! Кстати, ты слышала новости о своем прежнем домовладельце Давикосе?” – “Какие еще новости?” – “Ну ты даешь, – говорит она мне, – ты что же, газет совсем не читаешь, что ли?” – “Когда Тодорос был здесь, он приносил “Фос”. Теперь же, когда его нет, мы газет не покупаем, это тоже расходы, дорогая Софитца. Так что же случилось с Давикосом?” – “Он поджег свой дом, чтобы получить страховку”. – “Да не может быть!” – “Очень даже может. Весь верхний этаж сгорел до головешек”. – “Да что ты, Софитца, да разве может это быть правдой?” – “Уф, Экави, какая же ты все-таки иногда бываешь наивная! – отзывается она. – Будто сама не знаешь этих скупердяев. От людей, которые Христа распяли, всего можно ожидать… У него на верхнем этаже жила семья христиан, и не только они ему задолжали за семь месяцев, но и самому Давикосу нужна была квартира для Аллегры, его старшей дочери. Она собирается замуж за одного еврея, торговца тканями, и им негде жить. Он трижды пытался выселить их через суд, но безрезультатно. У них связи в полиции. И чтобы их все-таки выселить, он и задумал аферу с поджогом. Однажды вечером он подождал, пока все уснут, залез к ним на кухню через воздуховод, инсценировал поджог, потом вышел через парадное как хозяин, пошел в кафе на другой стороне улицы, заказал узо и завязал беседу с завсегдатаями, чтобы сфабриковать себе алиби. Так, во всяком случае, утверждал адвокат страховой компании в суде. Не прошло и часа, как сквозь черепицу на крыше повалил дым. Давикос бросился на улицу и давай рвать на себе волосы. “Мой дом горит! Мой дом горит!..” Люди из той квартиры, что горела, тем временем проснулись, запаниковали и начали выбрасывать вещи со второго этажа. Дочери Давикоса выбежали на улицу как были, в ночнушках, а потом вспомнили о своей бабушке – они ее бабулей звали, – она сама ходить не может, и как начали визжать, ну прямо настоящие жидовки, жидовки они и есть. Вся округа встала на уши. Пока прибыли пожарные, наверху пожар уже так разошелся, что стреляло почище всякого фейерверка. Как огонь не перекинулся и на друтой этаж – просто чудо! На следующий день Давикос появился в страховой компании, чтобы выправить бумаги и получить страховку, но компания отправила на место экспертов, те обнаружили, что здесь дело в поджоге, и подали в суд. Но старого скрягу оправдали единогласно. Он получил компенсацию, на которую не только отремонтировал сгоревшую квартиру и поселил там Аллегру с ее мужем-жидом, но и купил ей участок за городом, в Харилау”. Когда Софитца ушла, я говорю моей дочери: “Давай, Елена, поднимайся и пойдем посмотрим на дом. Заодно и прогуляемся. Еще немного, и мы здесь совсем заплесневеем”. С тех пор как она связалась со своим дантистом, очень редко выходила на улицу. Взяли детей за руки и направились к Диагониос. В тот же самый день, не иначе как нечистый постарался, дали Димитрису увольнительную – в то время он служил в Седее. Он пришел домой, наткнулся на запертую дверь, открыл ее, по своему обыкновению, гвоздем, вошел, поел – у меня в кастрюле были баклажаны имам баилди, погладил свою форму и ушел. Когда стало смеркаться, я кивнула Елене, что пора уходить. Виктория приняла нас со всеми церемониями. Она по-прежнему была безумно влюблена в моего сына. Показала нам дом и сварила кофе, но я не хотела дольше задерживаться. У меня не было желания, чтобы пришел Давикос, и увидел нас вместе со своей дочерью, и начал верещать, что мы ее специально с пути сбиваем, потому что нацелились на его барахло. А поскольку был июль и стояла жуткая жара, то я говорю Елене: “Не пойти ли нам и не посидеть ли немного в парке?” – “Отчего бы и не пойти…” По дороге мы зашли в аптеку, где работала Поликсена, и сказали ей, где будем, чтобы она пришла за нами и мы все вместе вернулись домой. По случайности туда же пришла и села на нашу скамейку одна моя знакомая, еще с тех времен, когда я была вместе с моим замечательным мужем, завязалась беседа, вспомнили былое. Детей мы отослали поиграть. “Возьми сестренку за ручку, – говорю я Акису, – и бегите поиграйте с остальными детьми возле фонтана. Но чтоб ушки на макушке. Чтоб вернулись в ту же секунду, как я вас позову!” – “Чьи это детки?” – “Моей дочери”. – “Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Какие милые ребятки, дай им бог счастья да здоровья”, – говорит она Елене. Елена от гордости раздулась, как лягушка. Первый раз я видела, что и она, как и прочие мамаши, гордится своими детьми, да к тому же, к великому моему изумлению (потому что обычно она на дух не переносила моих приятельниц), она была общительна и любезна. Ах, какой же это был чудесный вечер! С моря дул легкий ветерок. В каком-то кафе играл патефон. В то время в большой моде была “Резеда”.