Третий лишний. Он, она и советский режим

Написал песенку для кинофильма „Встречный” композитор Дмитрий Шостакович. Песенка была мелодичная, милая и „кудрявые” 30-х годов охотно распевали ее, не замечая, что ее главное назначение — облагородить цех, завод, привлечь симпатии к производству, а вовсе не к человеческим чувствам. Такие песенки (а их было множество) уводили из обихода молодых нежные слова, скрывали от них грусть и боль любви, любовный экстаз и восторг. По заказу сверху поэты строчили тексты, в которых любовь превращалась в служебный придаток производства или военной темы. Уходящему в армию парню песня втолковывала, что главное — это хорошо служить, а о любимой девушке думать не стоит:

„Пусть он землю бережет родную,
А любовь Катюша сбережет”.

Летчики в фильме распевали нечто еще более разухабистое и лишенное элементарного уважения к подругам:

„Оттого, оттого, что мы пилоты
В небе наш, в небе наш родимый дом;
Первым делом, первым делом самолеты,
Ну, а девушки? А девушки потом!”

В том же ключе подчеркнутого неуважения и пренебрежения к любовным отношениям двоих сочинялись массовые песни 40-х и 50-х годов. Поэтам заказывались тексты, которые давали гражданам понять, что государственные интересы значительно выше личных. Стихотворцам оставалось лишь расцветить эту немудренную мысль и придать ей привлекательность. Весьма популярна, например, в СССР была песенка „Дан приказ ему на запад…”. Суть ее проста: во время Гражданской войны молодому человеку, комсомольцу, дан приказ направиться с войсками на запад, а Ее, его подругу, приказ направил в другом направлении. О том, чтобы не выполнить приказ, паре даже в голову не приходит. Единственно, о чем Он просит у Нее это, чтобы она написала ему. Девушка резонно спрашивает:

„А куда же напишу я,
Как я твой узнаю путь?”
„Все равно, — он ей ответил, —
Напиши куда-нибудь”…

В этом „куда-нибудь” — содержится полная мера того равнодушия, с которым советская система всегда относилась к судьбе любви и любящих. Советские люди, по идее этой и других таких же заказанных песен, для того только и созданы, чтобы беспрекословно исполнять приказы, бросающие их на запад и на восток по усмотрению начальства.

Государственная антипатия к женственности, стремление превратить женщину лишь в элемент производства и политической жизни отразились в 30-х годах и на тех именах, которые с благоволения властей стали давать своим детям советские родители. Родились в эту пору многочисленные Диалектины, Энергии, Идеи. Маленькие Революции в детских садах играли с Тракторинами и Виленами (аббревиатура от Владимир Ильич Ленин). Впрочем, играть им приходилось отнюдь не традиционными куклами. Ибо кукла была объявлена игрушкой нежелательной, кукол из детских садов убрали. „Незачем переразвивать у девочек материнский инстинкт”. Материнский инстинкт, материнская любовь и нежность, как чувства внесоциальные, подлежали изничтожению. Вместо кукол приказано было доставить в детские сады сшитые из тряпок безобразно толстые фигуры православных священников — попов. Предполагалось, что фигуры попов автоматически вызовут у детей чувства антирелигиозные. Но девочки, не знакомые с теорией советского воспитания, стали завертывать попов в одеяльца, носить их на руках и нежно убаюкивать, точно так же, как они это делали раньше с куклами — ведь матери любят и безобразных своих детей…

Отнять у детей кукол и тем отнять у них возможность выражать свою любовь — это придумала не какая-нибудь одна идиотка, заведующая детским садом. Приказ последовал с государственных „высот”, его подписали в учреждении, которое носило название ГУС — Государственный Ученый Совет.

…Работая над этой главой, я обратился к нескольким пожилым эмигрантам из СССР с просьбой вспомнить, где и как они танцевали в дни своей юности. „Танцы в нашей специальной (военной) школе оставались под запретом до 1939 года, — рассказал адвокат из Харькова. — Иногда мы собирались в квартире нашего товарища, чтоб тайком от школьного начальства потанцевать под патефон танго и фокстрот. Если бы в школе узнали про это, нам здорово нагорело бы”. Педагог из Киева вспоминает, что никаких танцевальных площадок в парках не существовало до 1939 года. На институтских вечерах так называемые бальные танцы запрещались. „Танцевать с незнакомым мужчиной прилюдно? Мне в те годы это даже в голову не могло прийти, — призналась москвичка, бывшая библиотекарша. — Нам говорили, что танцы „в обнимку” — буржуазный разврат. Особенно строго наказывали за танцы комсомольцев”.