Третий прыжок кенгуру (сборник)

– Ну, ну, может, и переборщил, не будем продолжать. На всякий случай, только на всякий случай, выложил и такую возможность. И рад, поверьте, искренне рад, что с гневом отвергаете. Можно сказать, сделали великое одолжение. Уважили даже. Утвердили веру в то, что не ошибся в вас.

Мастер накрыл футляром «Колибри», придвинул ко мне, сказав:

– Берите, желаю успеха. Помните, правду, правду принимает легко и радостно. Полагаюсь на вас.

Невероятное происшествие

Время во сне течет неопределенно. Не могу сказать, сколько бился над окончанием романа. Знаю, только, что мучения, какие пришлось испытать, ни в какое сравнение не шли с теми, что знал до этого. Роман о перестройке я закончил. Он, думаю, удался. Не автору, разумеется, судить об этом. Но и он все же может более или менее верно оценить сделанное.

Во всяком случае сомнений не было, что роман получился горячим, может быть, излишне злободневным и местами запальчиво острым. На мирные отношения с редакторами надеяться не приходилось. За что-то придется постоять. Даже крепко побороться.

Что ж, как говорится, не первая зима на волка.

Но до зимы не дошло. Случилось нечто невероятное, такое, чего и в кошмарном сне невозможно представить. А вот представилось со всей отчетливостью и во всем драматизме.

Четыре изрядные стопки, вычитанные и поправленные после перепечатки, аккуратно высились на письменном столе на даче.

В каждой ровно по 618 страниц! На вес прикинуть, и то чувствительно.

Вычитал и перенес правку во все четыре экземпляра. Каждый сложил аккуратной стопкой. Собрал черновой экземпляр, спустился вниз и по листочку отправлял в топку газового котла. Хорошо горела рукопись. Пляска огня завораживает и успокаивает.

В душе воцарилось легкое опустошение. Сколько времени работал не разгибаясь. Опустошил себя. Странное ощущение легкости и свободы.

Впереди недели или даже месяцы, когда можешь позволить себе расслабиться.

Еще когда-то у редакторов дойдут руки до рукописи, когда-то ее оценят рецензенты и подойдет срок вплотную заняться подготовкой к производству. Можно, конечно, заняться новой работой. И займусь, не усижу, но мысль о судьбе рукописи не позволит сосредоточиться.

Ощущение легкости и свободы владело мной все утро, до самого того момента, когда я направился на верхотуру за рукописью. На самых последних ступеньках сердце тревожно екнуло. Подумалось, не быстро ли одолеваю крутой подъем?

Но то была не физическая боль, а предчувствие ожидавшей неприятности.

Отворив дверь, я не увидел на столе четырех белоснежных стопок, оставленных вечером в идеальнейшем порядке. На столе вместо них – четыре бесформенные глыбы, облепленные копошащейся серой массой. Над всеми четырьмя экземплярами романа усердно трудились тысячи и тысячи крылатых тварей. Они слышно работали неутомимыми челюстями, помогая себе короткими мохнатыми крыльями.

Когда-то в молодости меня занесло по газетным делам на Кавказ. Заночевать пришлось в селе. Помню, кровать была излишне пышной и мягкой. Но, умотанный за день, я мгновенно заснул.

Проснулся среди ночи от равномерного шуршания. Подумалось, по крыше стучит дождь. Поднялся, выглянул в окно – земля сухая.

До утра промучился, время от времени лишь забываясь на короткое время и все стараясь разгадать причину назойливого шороха. И только утром выяснилось, что пол в комнате был устлан ветками тутовника, который с аппетитным хрустом пожирал шелкопряд.

Подумалось, и роман грызет шелкопряд. Откуда они в наших краях? Да и как могло столько налететь?

Ах, черт возьми, с вечера не затворил окно!

Роман оказался начисто изъеден. Так изъеден, что кажется, стопка рассыпалась прахом в моих руках. Не то что страницы, абзаца, фразы, даже единого словечка не осталось.

На другой день газеты писали о внезапном нашествии редкостных насекомых, уничтожавших все на своем пути. К счастью, напасть прошла узким косяком и нанесла ущерб на ограниченном пространстве. Мне от этого не легче.

Спасательный круг

Легко представить, что я пережил.

Несколько дней лежал пластом на диване и тупо глядел в стену, ничего не различая, равно ничего не соображая. Даже не ощущал сожаления об утраченном.

Жена вначале не больно-то обеспокоилась.

– Ну что так переживать. Соберешь черновики, наброски, еще раз перечитаешь. Стоит ли изводить себя.

Она не знала, что нет черновиков, нет набросков. А мне тяжело было сказать об этом. Язык не поворачивался.

Через день-два и до Марины дошло, что дело плохо. Плохо со мной. И принялась изводить:

– Вызову врача, вызову врача.

– Ни в коем случае, – стоял я, – никакой врач не поможет.

Врача она все же приволокла. Осмотрев меня, он сказал:

– Нужен покой, полный покой, – и, по-моему, для виду выписал таблетки.

Но они плохо помогали. Временами я корчился, стонал, впадал в отчаяние. Непроизвольно взывал: «Мама, мама». Видел над собой ее доброе лицо, полный печали взгляд, выражавший такое сочувствие, каким одаряет одна мать.