Читаем Третий прыжок кенгуру (сборник) полностью

Семен Аркадьевич не торопясь разделся, повесил в прихожей форменную шинель и фуражку, положил на полку служебную папку. Все делал обстоятельно, непринужденно – мол, ничего необычного в моем приходе нет, нечего удивляться.

Не дожидаясь приглашения, уверенным шагом вошел в комнату.

– Доброе утро. Надеюсь, не завтракали?

– Не успел.

– Хорошо-отлично, сейчас завтрак доставят. За едой и потолкуем.

Я изумился перемене – передо мной возник будто другой человек, словоохотливый, общительный, только обличием схожий со вчерашним прокурором.

– О чем?

– Тема у нас одна, разговор не окончен, – не повышая голоса, проговорил прокурор. – Добивайтесь, добивайтесь, время есть.

Семен Аркадьевич удобно расположился на маленьком диванчике, терпеливо дожидаясь, пока освобожусь.

Принесли завтрак. За ним и продолжилась беседа. Собственно, продолжал прокурор.

– Понимаю, очень хорошо понимаю ваше состояние. Взять бы хоть и меня. Получил, положим, как и вы, «жареный» материалец. Вопиющие факты, указаны конкретные носители зла. У кого ретивое не взыграет, охотничий азарт не вскипит. Понимаю, отлично понимаю, – прокурор поиграл бровями, в глубине темных глаз сверкнула насмешливость. Только сверкнула на мгновение. – А надо трезво, рассудительно.

Словоохотливость и даже торопливая живость, с какой излагал посетитель свою позицию, все больше и больше удивляли. Куда девались официальность и замкнутость. Передо мной сидел вроде бы и не прокурор, во всяком случае не вчерашний прокурор, а друг, товарищ и брат, желающий по-приятельски вразумить, душевно воздействовать. И только.

– Вы думаете, буду отрицать, покрывать, замазывать или еще как там это зовется. С таким настроением вчера ушли? – он подождал моего признания, но я молчал. Тогда прокурор возвысил голос: – Ничего подобного! Да, безобразий много, беззакония полно, мне-то это лучше известно. Знаю, в бумагах, которыми вы располагаете, описываются, как принято говорить, «художества» председателя колхоза «Верный путь». Ведь описываются?

Я утвердительно кивнул, немало подивившись тому, что мои бумаги, как видно, хорошо известны Семену Аркадьевичу.

– А вы съездите в этот «Верный путь» не на денек, а на два-три, а то и на недельку, поживите, поосмотритесь. Вам уезжать не захочется. Не колхоз – рай земной. Истинный рай. Не понаслышке говорю.

– Видел я такие райские сады, – не утерпел я, – они же воздвигнуты за счет обнищания остальных. И обязательно в обход законов, нередко и при самом грубом нарушении их.

– Правильно говорите. Все как есть по правде. Но, – гость в этом месте вскинул грозный палец и изрек: – Не по той писаной правде, какую вам преподносят в школе, в институте, с ученых кафедр, а по той правде, коя диктуется жизнью, жизненными обстоятельствами. А эти самые обстоятельства часто выше человека, повелевают его волей. Вот тут-то и есть подлинная правда жизни, коя выше всяких абстракций.

– Выходит, смирися, гордый человек?

– Именно, именно. Я ведь вас не пугаю, не сбиваю с пути истинного, наоборот, наставляю по-дружески, по-отечески. Хочу как лучше. – Прокурор говорил с тем проникновением, которое не позволяет усомниться в искренности. – Вот вы поедете в «Верный путь» к Федору Петровичу Казанкову, только глянете на него и сразу определите: жуликоват. И я скажу: ох, жуликоват. Еще не родился человек, который его обжулил бы, как не родился и тот, кого он не обошел бы. И подручные его не ангелы, далеко не святые. Святых он на дух не выносит. На святых – молиться, а ему дело двигать. Святоши к этому не приспособлены.

Семен Аркадьевич не открыл Америки, все это известно, даже хорошо известно, но я его слушал со вниманием.

– Мне ничего не стоит взять за воротник этого Федора Петровича и его подручных и закатать сразу по нескольким статьям. А стоит ли? Будет ли польза? Он хозяйствует. Умело, рачительно, ловко. Колхоз процветает. Разумеется, сам при этом не останется внакладе. И скольким еще благоденствует. Не стану кривить душой, и ваш покорный слуга в известной мере жив от его щедрот. Да я ли один? Нити тянутся и по горизонтали, и по вертикали. Далеко-далеко-о-о тянутся. Как поется в песне, у него «всюду были товарищи, всюду были друзья». Материально в нем заинтересованные. Дружба на этой основе самая крепкая. Среди них есть высокие товарищи, которые, естественно, никому друзьями не доводятся. Но это не столь существенно. И не думайте, ради бога, что Казанков один, что только он всем и крутит. Да нет, он крутится в системе! – И на этот раз прокурорский палец выразительно взметнулся.

«Вот это стриптиз!» – пронеслось в голове.

– А как насчет перестройки? – вымолвил я, давясь от волнения чаем.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды — липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа — очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» — новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ганс Фаллада , Ханс Фаллада

Проза / Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века / Проза прочее