Третий прыжок кенгуру (сборник)

– Но с Кузиным потолкуй, – повторил Илларион Варсанофьевич, – и виду не показывай, что робеешь или там тушуешься. Дай понять, что нас голым руками не возьмешь.

После этого разговора Востроносовы устремились в город к Чайникову. Умолять его связаться с Кузиным долго не пришлось. Аскольд отлично понимал, что инициатива от шефа, и готов был сделать все, чтобы такая встреча состоялась как можно быстрее.

Но Никодим Сергеевич на этот раз заупрямился. Он заявил, что положительно не видит никакой необходимости в такой встрече, по его мнению, нет предмета для разговора. Большого труда стоило уломать его переговорить с Акимом хотя бы по телефону.

Разговор получился сухой и даже резкий. Никодим Сергеевич заявил, что он может помочь лишь одним – в ближайшие дни отладить машину и тогда еще раз проверить степень достоинства его произведений. Аким понял, какому риску подвергается, и запротестовал – к старым вещам нет смысла возвращаться, а вот новую рукопись готов пропустить через машину и безропотно принять любой приговор. Кузин согласился.

Разговор не развеял тревоги Акима. Проклятая машина, не будь ее, и горя не знал бы. А теперь придется мучиться, чем все кончится, когда Кузин исправит…

В расстроенных чувствах он немедля доложил обо всем по телефону Кавалергардову, сказав в заключение, что спешит воспользоваться его спасительным советом и тут же поедет оформлять командировку к черту на рога. Но пыл его охладил Илларион Варсанофьевич.

– Никуда тебе ехать пока нельзя, – решительно заявил он. – Я еще поразмыслил в тиши, и вот что выходит. Твой отъезд на бегство, понимаешь, будет смахивать. Наоборот, надо чаще появляться на людях. И держаться поосанистей. Попробую устроить срочное переиздание твоих повестей. Организуем еще две-три хвалебные рецензии, сунем в разные комиссии и комитеты, чтобы чувствовали авторитет. Поддержим. Можешь не сомневаться. Главное, на провокации не поддавайся.

Хотя план существенно менялся, но разговор с Кавалергардовым приободрил Акима.

После этого он вместе с женой и в самом деле стал чаще вертеться на людях – бывал на премьерах, не пропускал вернисажей, не пренебрегал спортивными соревнованиями, особенно теми, что транслировались по телевидению. Старался держаться победителем, в чем, даже несмотря на первоначальную робость, определенно преуспел.

Разговаривал свободно и весело, врал, что вовсю работает над новой вещью, теперь это уже роман, который пишется на едином дыхании. Однако о чем новый роман, не считал возможным распространяться загодя, со временем все станет известно, а перескажешь – самому себе дорогу перебежишь, не так пересказанное напишешь. Все это выходило вроде бы натурально, убедительно, даже самому хотелось верить, что все идет лучшим образом.

Но прежнего спокойствия не было. Время от времени Акиму приходилось все же испытывать болезненные уколы самолюбия. За спиной нет-нет да и раздавался недобрый шепот, кое-кто демонстративно отвернулся, сочинили ядовитую эпиграммку.

Все это куда бы еще ни шло. Приходилось терпеть уколы и побольнее. Дело с переизданием повестей, несмотря на все усилия Кавалергардова, тормозились. Бюро пропаганды, раньше чуть ли не ежедневно молившее Акима о разных выступлениях, предлагая по две-три ставки за раз, теперь откровенно его игнорировало. И даже ближайший друг из друзей Артур Подлиповский, по всей видимости, охладел к работе над либретто. Яснее ясного было, что все это неспроста.

Нервы иной раз не выдерживали, и Аким изливал свои обиды на широкой груди Кавалергардова.

– Да, – соглашался с сетованием юного гения Илларион Варсанофеьвич, – ехидства кругом много. На днях мы, редактора, обедали вместе, так в меня столько иголок вогнали, веришь ли, еле стерпел. Я им и так и эдак втолковывал, что, мол, все это злокозненные слухи, типичная идеологическая диверсия.

– Убедили? – с надеждой перебил шефа Аким.

– Не уверен, – чистосердечно признался Кавалергардов. – Слухи сильно действуют на мозги. Наши с тобой враги это знают и пользуются поганым оружием.

Востроносов совсем было поник. Шеф заметил и властно прикрикнул:

– Не смей, понимаешь, раскисать. Еще ничего не проиграно, будет и на нашей улице праздник. Будет!

Такие разговоры утешали, но не надолго. Аким улавливал, что мельтешение на премьерах и вернисажах, появление на заседаниях всяких комиссий и комитетов, даже участие в дискуссиях – все это суета. На нем все равно многие поставили крест и окончательно отвернулись.

«Ну и черт с ними!» – говорил себе, раздражаясь, Аким. И замыкался, нигде не показывался. На время успокаивался. Ему порой нравилось жить тихо. Являлось желание смириться со всем, чтобы, отойдя и набравшись сил, затем снова прогреметь, создав нечто бесспорно талантливое. Что именно, он и сам не знал, но непременно нечто такое, что опять привлечет к себе всеобщее внимание. Жизнь вся впереди!

– Я еще всем покажу! – грозил он изредка, оставаясь в одиночестве.