Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

У руководства армии на самом деле были серьезные основания для беспокойства. К концу 1935 года практически все остававшиеся в рядах вооруженных сил еврейские офицеры и рядовые были уволены, а в начале лета 1936 года армия заключила соглашение с Гитлером о том, что белые мужчины, полуевреи и евреи на четверть обязаны были служить, хотя и не могли больше занимать руководящие посты в вооруженных силах, если только не получали особое личное разрешение от Гитлера. Генеалогическое управление нацистской партии бомбардировало военных сведениями об офицерах, которые «не были чистыми арийцами» и, по его мнению, должны были быть смещены со своих постов. Однако многие старшие офицеры в 1936—1937 годах все еще не принимали политического вмешательства в военные дела и игнорировали такие требования. Кроме того, проверка происхождения десятков тысяч человек была практически невыполнимой задачей, и довольно много офицеров смогли успешно скрывать свое частично еврейское происхождение, по крайней мере до начала войны, а иногда даже дольше. А с точки зрения армии, разумеется, единственное, что имело значение, это были ли они хорошими солдатами, моряками или летчиками[1292].

Отношение армии в четкости отражало спорный и неопределенный статус многих жителей Германии частично еврейского происхождения после 1935 года. Тем не менее в целом люди смешанной расы и даже евреи в некоторой степени были успокоены принятием нюрнбергских законов, поскольку они устраняли главные элементы неопределенности их статуса и обещали покончить с яростными антисемитскими кампаниями предыдущих месяцев. Партийные активисты понятным образом с радостью восприняли эти законы, справедливо посчитав их важным шагом на пути к полному исключению евреев из немецкого общества. Однако агенты и гестапо, и социал-демократов сообщали о критическом и даже враждебном отношении к нюрнбергским законам даже в социальных группах, которые обычно были далеки от симпатий к евреям. Четыре пятых населения Палатината осуждали законы, рабочий класс практически единогласно отвергал нацистский антисемитизм, а мелкая буржуазия не одобряла их, потому что мелкие бизнесмены боялись, что законы приведут к возобновлению бойкотов немецких товаров в других странах. Однако даже социал-демократы допускали, что большинство людей были так запуганы летним насилием и пропагандой вокруг нюрнбергских законов, что переставали ходить в еврейские магазины. Реакция большинства населения характеризовалась равнодушием и пассивностью[1293].

Постепенно непрекращающееся насилие, беспрерывная пропаганда и законодательное утверждение нацистских политик государством стали давать свои плоды. Как сообщал один агент социал-демократов из Берлина в январе 1936 года: «Кампания против евреев все-таки оказывает свое влияние на мнение людей. Очень медленно взгляды меняются на противоположные. Сначала люди читали «Штюрмер» из любопытства, но в конечном счете какие-то вещи оттуда остаются в памяти. В то же время необходимо признать, и это многое говорит о немецком народе, что несмотря на годы пропаганды против евреев, те все еще могут жить в Германии. Если бы немцы не были добродушными от природы, такая пропаганда привела бы к тому, что евреев просто забили до смерти на улицах.

…В целом можно заключить, что национал-социалистам действительно удалось создать пропасть между народом и евреями. Убеждение в том, что евреи — это другая раса, сегодня крайне распространено»[1294].

Влияние, которое оказывала постоянная антисемитская агрессия на думающего молодого человека, можно оценить по мемуарам Мелиты Машман. Она много общалась с евреями, которые составляли примерно треть ее класса в средней школе, расположенной в богатом районе Берлина, куда она ходила в начале 1930-х годов. Там девочки-нееврейки инстинктивно не думали о своих еврейских одноклассниках, как о «евреях», которые «были чем-то таинственным, зловещим и анонимным». «Антисемитизм моих родителей, — продолжала Машман в открытом письме, которое она писала бывшему еврейскому однокласснику после войны, — был частью их мировоззрения, принятого без раздумий… Многие дружили с некоторыми евреями, так же, как многие, будучи протестантами, дружили с некоторыми католиками. Однако если никому не приходило в голову враждовать с католиками по идеологическим вопросам, то в отношении евреев это было совершенно нормально… Эти проповеди о том, что все беды народов происходят из-за евреев, что еврейский дух разлагает, а еврейская кровь нечиста, заставляли думать о старом господине Леви или Розеле Коне. Я представляла себе только страшилище — «Еврея». А когда я узнала, что евреев изгоняют из их профессий и домов и помещают в гетто, шестеренки в моей голове автоматически переключились, — я никогда не думала о том, что такая судьба могла постичь и тебя или старого Леви. Преследовали только злых евреев»[1295].