Третий рейх. Дни войны. 1939-1945

Когда евреев заставили носить на одежде желтые звезды в качестве отличительного знака, многие немцы отреагировали совсем не так, как хотел Геббельс. По свидетельствам самих евреев, на улицах к ним проявляли неожиданную вежливость, люди подходили, извинялись и даже уступали место в трамвае. Иностранные дипломаты, в их числе посол Швеции и генеральный консул США в Берлине, отмечали, что многие граждане, в особенности пожилые, относились к евреям с сочувствием. Когда массовая пропаганда вешала на обычных людей ярлык неполноценных, общество переживало чувство вины и стыда[1225]. Подавляющая часть населения выступила резко против желтых нашивок, а тех, кто использовал их как предлог, чтобы в открытую подвергать евреев нападкам и оскорблять, оказались в меньшинстве[1226]. Когда же полиция вскоре начала арестовывать евреев в городах и доставлять на железнодорожные станции для отправки на восток, негативная реакция общественности заглушила все положительные отзывы. Представители старшего поколения называли подобные меры отвратительными. В декабре 1941 г. служба безопасности СС указывала в рапорте высказывания жителей Миндена: «Это просто непостижимо; как можно относиться к людям с такой жестокостью; не важно, евреи это или арийцы, все они творения Божии»[1227]. Довольно резко критиковали депортацию и верующие[1228]. В конце июля 1942 г. в Лемго за отправкой последнего поезда с евреями наблюдала целая толпа. Многие, особенно старики, осуждали происходящее, даже члены нацистской партии говорили, что уж слишком сурово отнеслись к евреям, которые жили в городе десятилетиями и даже столетиями[1229].

«В поезде, — писала Луиза Зольмиц 7 ноября 1941 г., — люди стоят, вытянув шеи, видимо, в Лангенезе новый поезд с неарий-цами готовится к отбытию»[1230]. Вскоре она услышала комментарий одного из прохожих, когда какую-то пожилую женщину забирали из еврейского дома престарелых: «Правильно, пусть эту дрянь выметают!» Однако другой очевидец ему возразил: «Вы со мной говорите? Нет? Тогда заткнитесь»[1231]. Все лето 1942 г. Луиза Зольмиц регулярно наблюдала, как поезда с пожилыми евреями уходили в Терезин. «Весь Гамбург обсуждает депортацию стариков», — писала она. По словам ее знакомого, «за поездами бежали улюлюкающие подростки», хотя сама она ничего подобного не видела. «Евреев снова везут в Варшаву, — записала Луиза 14 июля 1942 г., — подтверждение я нашла недалеко от их дома, в мусорном баке, который оказался доверху забит жалкими остатками их недавнего имущества: разноцветными жестянками, старыми лампами, рваными сумками. В мусоре копались дети; они весело разбрасывали вещи, приводя все в неописуемый кавардак»[1232].

Новая беда неожиданно постигла семью Зольмиц, когда дочь Фридриха и Луизы, Гизела, влюбилась в бельгийца, работавшего на фабрике в Гамбурге, и те решили пожениться. Работник бюро регистрации браков предупредил Луизу, что Имперское министерство юстиции отклонило заявление молодоженов, добавив:

«Родители молодого человека знают, что ваша дочь полукровка в первом поколении? Уверен, они дали согласие на брак, но разве они были в курсе? — В Бельгии не признают ни подобных взглядов, ни законов. — Что значит «в Бельгии»? Сегодня мы даже не говорим «Германия». Мы подразумеваем Европу. А в Европе евреям нет места. Таково мое личное мнение, и судя по тому, что я вижу, у меня складывается впечатление, что к евреям будут относиться еще жестче».

Он повторил свои слова, и я присела — возразить мне было нечего. — Посмотрите, — продолжил он наставлять меня, — до чего евреи довели Россию и Америку. И мы только сейчас это поняли.

Когда Луиза Зольмиц осмелилась упомянуть о своем муже-еврее, чиновник был просто ошеломлен. «Ваш муж все еще здесь?!» — воскликнул он в недоумении[1233].

IV