Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Под впечатлением предъявленных обвинений я написал жене: «Я вынужден считать свою жизнь завершенной. Только в этом случае я могу обставить финал так, как считаю необходимым… Я должен выступить на суде как министр рейха, а не как частное лицо. Я не имею права принимать во внимание вашу и свою судьбу. Мое единственное желание – чтобы мне хватило сил не отступиться от своего решения. Как ни странно, мое настроение улучшается, когда я оставляю все надежды, но меня сразу охватывают нервозность и растерянность, как только я думаю, что у меня есть шанс… Быть может, благодаря такой позиции я еще раз помогу немецкому народу.

Надеюсь, я смогу достичь своей цели. Мало кто здесь ведет себя так, как я»[343].

В те дни тюремный психолог Гилберт ходил по камерам с копией обвинительного заключения и просил обвиняемых написать свои замечания. Прочитав уклончивые или надменные комментарии многих обвиняемых, я, к изумлению Гилберта, написал: «Этот процесс необходим. Даже в авторитарном государстве должна быть коллективная ответственность за столь ужасные преступления».

В течение десяти месяцев процесса я не отступал от принятого решения и поныне считаю это самым смелым поступком в своей жизни.

Наряду с обвинительным заключением нам вручили длинный список немецких адвокатов, из которых мы могли выбрать себе защитника или выдвинуть свою кандидатуру. Как я ни напрягал память, так и не сумел вспомнить ни одного адвоката. Фамилии в списке были мне совершенно не знакомы, так что я предоставил выбор суду. Несколько дней спустя меня привели в одно из помещений на первом этаже Дворца правосудия. Из-за стола поднялся худощавый мужчина в очках с толстыми линзами и тихо произнес: «Если вы согласны, я буду защищать вас. Я доктор Ганс Флекснер из Берлина». У него были добрые глаза и приятные манеры. При обсуждении различных пунктов обвинения он проявил здравомыслие и беспристрастность. Под конец он вручил мне бланк заявления со словами: «Возьмите и подумайте, подхожу ли я вам в качестве адвоката». Я тут же подписал бумагу и ни разу не пожалел об этом. На процессе Флекснер вел себя осмотрительно и тактично, однако гораздо большее значение имело его сочувствие ко мне. За десять месяцев процесса нас связали дружеские чувства, не прервавшиеся по сей день.

Во время предварительного следствия тюремное начальство всячески препятствовало общению между заключенными, но теперь пошло на некоторые послабления. Мы чаще сталкивались в тюремном дворе, где могли поговорить без надзора охранников. Во время прогулок бесконечно обсуждалось одно и то же: процесс, обвинения, юридическая неправомочность Международного трибунала; выражалось негодование по поводу условий содержания в тюрьме. Среди двух десятков обвиняемых нашелся лишь один, разделявший мою точку зрения: только с Фриче я мог детально обсуждать принцип ответственности. Правда, позже с некоторым пониманием к моему мнению отнесся Зейсс-Инкварт. Любой разговор с остальными оказывался бесполезным и утомительным. Мы говорили на разных языках.

И по другим проблемам наши мнения расходились. Один из самых важных вопросов: в каком свете представлять гитлеровский режим на процессе? Геринг, весьма сдержанно относившийся к некоторым сторонам режима, считал, что мы должны попытаться реабилитировать Гитлера. Единственная наша надежда, уверял он, использовать процесс для создания положительного образа Третьего рейха. Я же полагал, что обманывать немецкий народ неэтично и опасно, поскольку это затруднит возрождение нации. Только правда может ускорить процесс освобождения от прошлого.

Я понял истинные мотивы Геринга, когда он заявил, что победители без сомнений казнят его, но через пятьдесят лет его останки поместят в мраморный саркофаг, и весь немецкий народ будет почитать его как народного героя и мученика. Многие обвиняемые грезили о такой же участи. Геринг также говорил, что между нами нет никакой разницы: мы уже приговорены к смерти, и ни у кого из нас нет ни единого шанса, а потому нечего беспокоиться о защите. На что я ответил: «Геринг хочет отправиться в Валгаллу с большой свитой». Однако на процессе Геринг защищался гораздо упорнее, чем любой из нас.