Третий рейх на наркотиках

Блицкриг, во время которого немцы не имели права спать, перешел все границы. Семена будущей оргии насилия были посеяны. Казалось, этих солдат ничто и никто не в состоянии остановить. Национал-социалистская пропаганда начала превозносить их, называя лучшими в мире, и метамфетамин, придававший своим потребителям высокомерие, поддерживал эту сильно завышенную оценку. В Германии заговорили о «непобедимом вермахте». Однако Даладье, военный министр Франции, не желал признавать этого, когда кричал в телефонную трубку в Елисейском дворце во время разговора с главнокомандующим французской армией Гамеленом, который уже 15 мая в 20:30 признал свое поражение: «Нет! То, что вы говорите, просто невозможно! Вы наверняка ошибаетесь! Это просто невозможно!»[157] Боши уже приблизились к Парижу на расстояние 130 километров, а у французов не было резервов, которые могли бы защитить их столицу. Все произошло слишком быстро. «Следует понимать так, что французская армия разбита?» Даладье бессильно опустился на стул. Его лицо окаменело. «Я был словно оглушен, – писал Черчилль в своих мемуарах. – Признаюсь, это был один из самых больших сюрпризов в моей жизни»[158].

Всего за несколько дней немцы выиграли войну в Европе. Во всяком случае, почти выиграли.

И все же Гитлер ничего не смыслит в блицкриге

В данный момент это выглядит как величайшая военная катастрофа в истории.

Генерал Эдмунд Айронсайд, начальник британского Генерального штаба, о положении Союзников на 17 мая 1940 года[159]

Поистине безрадостный день. Фюрер страшно нервничает. Он напуган собственным успехом, не желает рисковать и хочет остановить нас.

Франц Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных войск, 17 мая 1940 года

Он буйствует и кричит, что операция находится на грани провала и что нам грозит поражение.

Гальдер, днем позже[160]

Столь стремительное развитие событий явилось неожиданностью и для генералов германского Генштаба. Они трудились день и ночь, принимая по телефону доклады с разных участков фронта и внося коррективы в оперативные планы. В полдень и вечером генерал-майор Йодль в ставке фюрера «Фельзеннест» докладывал оперативную сводку о положении дел на фронте. Неугомонный, нетерпеливый, страдавший бессонницей Гитлер вскакивал среди ночи с кровати, выходил из своего бункера с железобетонными стенами толщиной полтора метра и, ориентируясь по светящимся фосфорным полоскам, брел через темную дубовую рощу к деревянному бараку, где адъютант Йодля уже отметил на карте новую, передвинувшуюся еще дальше на запад линию фронта. Гитлер садился на плетеный стул и дремал до утра. Лишь дрожание нижней челюсти выдавало его внутреннее возбуждение и, непонятно почему, плохое настроение.

Дело было в том, что фюрер не руководил этой кампанией, а только пытался подгонять действовавших самостоятельно танковых генералов. Хотя действовали они более чем успешно, диктатор не мог перенести, что у него, как ему казалось, вырвали из рук бразды правления. Была ли это вообще «его» война? Не перехватили ли у него инициативу военачальники, которые так долго возражали против наступления, а теперь наступали быстрее, чем предусматривали планы, разработанные в деревянном бараке? Страх Гитлера перед профессиональными военными, которые были гораздо образованнее его, простого ефрейтора, проявился теперь в полной мере. Ему мерещились проблемы там, где их не было, и он упрекал генералов в том, что они, опьяненные победами, оголяют фланги. А что, если союзники ударят из Бельгии и с юга по чрезмерно растянутым боевым порядкам, прорвут их и возьмут основные силы немецкой армии в кольцо? Однако в силу хаоса и сумбура в рядах противника такая угроза отсутствовала. Но Гитлер не желал смотреть в лицо реальности и руководствовался собственными страхами, в основе которых лежал тлевший в глубине души комплекс неполноценности.