Третий рейх на наркотиках

В медицинской карте «Пациента А» Морелль отметил, что Гитлер не выказывал никаких признаков беспокойства. Пульс у него был, как всегда, в норме. Тем не менее лейб-медик попросил его соблюдать постельный режим. Но взбодренный инъекцией Гитлер, уже надевший начищенные Линге ботинки, заявил, что здоровому человеку, каковым является он, просто смешно лежать в постели. Набросив черную накидку, он отправился на железнодорожную станцию «Вольфшанце» и встретил там Муссолини, который, увидев внешне невредимого Гитлера, озадаченно воскликнул: «Это был знак небес!»[365]

В действительности это покушение затронуло Гитлера гораздо сильнее, нежели казалось поначалу. Он очень плохо слышал, а к вечеру, когда действие «х» ослабло, стал испытывать боль в руках и ногах. Из обоих ушей продолжала непрерывно сочиться кровь. Серьезно пострадала и его психика. В соответствии с принятым графиком, «Пациент А» получал через день свой препарат «х» в качестве средства от боли и последствий нервного шока. В этот критический момент попытки государственного переворота он не мог позволить себе отойти от дел. Образ непобедимого и даже неуязвимого героя больше не работал. Когда неделю спустя Гитлер принимал группу офицеров, те, увидев, в каком состоянии он находится, пришли в замешательство, и приветствие «хайль» прозвучало не как обычно, а нестройно и неуверенно. Для них вдруг стало очевидно, какая пропасть существует между реальным фюрером и тем, как его все представляют.

И, наконец, кокаин!

О ночь! Я уже принял кокаин, / и кровь его разносит по телу, / волосы седеют, годы бегут, / я должен, должен испытать всю полноту чувств / еще раз, прежде чем уйду.

Готфрид Бенн[366]

Ввиду повреждения у Гитлера обеих барабанных перепонок из расположенного неподалеку от «Вольфшанце» госпиталя к нему вызвали доктора медицины, отоларинголога Эрвина Гизинга. Он тоже сразу заметил, в каком состоянии находится глава государства. Нацистская пропаганда долгие годы говорила о фюрере как о «могучем, таинственном сверхчеловеке»[367], а Гизинг увидел перед собой сутулого, хромающего человека в темно-синем полосатом банном халате и домашних тапочках на босу ногу. Доктор подробно описывает свое впечатление: «Лицо его было бледным и слегка опухшим, под налитыми кровью глазами висели мешки. Его взгляд отнюдь не оказывал того гипнотического воздействия, о котором так много писала пресса. В глаза мне бросились резкие складки, пролегавшие от носа к уголкам рта. Пересохшие, потрескавшиеся губы, заметная проседь в не совсем опрятных волосах, полоса пробора, отступающая назад, почти до позвоночника. Лицо тщательно выбрито, но кожа довольно дряблая, что я отношу на счет усталости. Неестественно громкий, крикливый, хриплый голос […]. Пожилой, усталый, изможденный человек, который должен больше отдыхать, дабы беречь свои силы»[368].

Врач-невролог не обнаружил у «Пациента А» каких-либо явных отклонений: отсутствие галлюцинаций, хорошая концентрация внимания, превосходная память, нормальная ориентация во времени и в пространстве. Но при этом: «Крайности в эмоциональных оценках – либо любовь, либо ненависть. Склонность к продолжительным монологам. При этом высказывания достаточно осмысленные и вполне уместные […]. Психическое состояние фюрера весьма неоднозначно».

Что касалось барабанных перепонок, Гизинг выявил серповидную трещину в левой и небольшую рану в правой. Обрабатывая кислотой нежную ткань, доктор поражался чрезвычайной нечувствительности Гитлера. Он не испытывал ни малейшей боли, о чем заявлял с гордостью. Боль якобы делает человека сильнее духом. Гизинг не мог знать о том, что невосприимчивостью к боли фюрер был обязан фармакологическим заботам своего личного врача. Морелль также мало знал о процедурах, которые проводил в отношении «Пациента А» отоларинголог. «Доктор Гизинг не посвящает меня в подробности своего лечения», – с недовольством отмечал Морелль[369]. Между двумя врачами с самого начала возникла взаимная неприязнь. Когда Морелль встретил Гизинга во время его первого визита вопросами: «Кто вы? Кто вас вызвал? Почему вы не представились мне?», тот моментально парировал: «Как офицер, я должен представляться только моим воинским начальникам, а не гражданским лицам»[370]. С тех пор лейб-медик старался избегать приезжего отоларинголога.